— Ти есть руссиш партИзан?

— Ну, партизан, — отпираться-то без толку, ясно же всё и козе.

— Ти есть делляйт мина?

— Ну, делаю…

Фриц забирает у него спички, разглядывает:

— Ооо, Балябанёво-эксперименталь! Ну, тафай, тафай! — я показал жестом возвращение партизану спичек обратно.

— Гы-гы-гы-гы-гы! — заржали наши, включая и Васькина.

— Эй, друзья! Вы веселитесь, а мы нет — разве это хорошо? — обратился к нам один из иберов, — Расскажите что-нибудь весёлое и нам — мы тоже хотим посмеяться!

Вот это озадачили иберийские камрады! Им же, аборигенам античным, надо что-нибудь попроще, без скрытого смысла! Разве только чего-нибудь из ходжи Насреддина для них переделать? Помнится, из позднесоветского опыта, один и тот же анекдот смешнее, если он про человека важного, известного, перед которым трепетать положено. Так, кажется, придумал!

— Ладно, слушайте. Про карфагенского суффета Ганнона слыхали? Ну, тот, который в ихнем «совете ста четырёх» против Баркидов всегда выступал. Вот, пригласил этот Ганнон к себе на обед богатого работорговца — о выгодной сделке договориться. Ну, люди важные, солидные, сразу о деле говорить — не по достоинству. Поели, вина выпили, весело им, шутят. Тут Ганнон спрашивает купца:

— Если бы я попал в плен, а оттуда на рабский рынок, за сколько бы меня купили?

Купец его внимательно рассматривает и отвечает:

— Триста шекелей! — уверенно говорит, без колебаний.

— Да ты с ума сошёл! Триста шекелей стоит один только вот этот мой перстень, который не снимается с пальца!

— Да я, почтеннейший, только его, собственно, и оценивал!

— Гы-гы-гы-гы-гы! — заржали и иберы, и наши. И похоже, за кострами улыбнулась и захихикала в кулачок Велия. Или показалось?

— Давай ещё чего-нибудь! — попросил тот же ибер. Вот ведь, ненасытный! Впрочем, я это предвидел — спасибо ходже Насреддину, про которого придумано столько анекдотов…

— Мелкий торговец с навьюченным мулом входит в город. Лето, жара, весь вспотел, пить хочется. Снял тунику, повесил на мула поверх вьюка, сам к водоносу — воды попить. Попил, возвращается — нет туники, воры уволокли. Он мулу:

— Ах ты ж, скотина, тунику мою проморгал! — снимает с мула вьюк, взваливает себе на плечи:

— Иди и ищи мою тунику! Пока обратно мне её не принесёшь — своего вьюка назад не получишь!

— Гы-гы-гы-гы-гы! Давай ещё!

Ага, давай им! У меня уже мозги плавятся! Мне ж не только вспомнить и переделать для них анекдот — мне ж его ещё и с русского на иберийский для них перевести надо! Но за кострами уже без всяких «кажется» хохочет и Велия, и надо держать марку. Наверное, не спас бы меня уже и знаменитый среднеазиатский ходжа — ну где тут напастись подходящих простеньких анекдотов на такую толпу? Но выручил отец-командир, приказав мне заступить в караул по биваку. Спасибо хоть — в первую смену, так что успею ещё и более-менее выспаться…

Вроде, затихает народ, умаялись всё-таки за день. Нирул — молодец всё-таки парень — принёс мне трубку и кисет с ивовыми листьями. Отпустив парня спать — ему-то зачем клевать носом — набил трубку, убедился, что никто не видит, достал зажигалку и трут. Газа в зажигалке, конечно, давно уже нет, но она удобнее туземных кремня с огнивом. Прикурил, с удовольствием затянулся, спрятал зажигалку — от греха подальше.

Решивший проверить посты Тордул шагал тихо, но не на того напал. Это нюх у меня слабый, как у всех курильщиков, а на слух я не жалуюсь — особенно, когда ожидаю нечто подобное. Не застав меня врасплох, командир принюхался к моему дыму — не конопля. Я показал ему содержимое кисета, и он молча кивнул — дыми, раз нравится. Курение в античном Старом Свете не очень-то распространено, и запретить его часовому на посту никто ещё пока не додумался.

— Взведи свою аркобаллисту! — приказал он мне напоследок, — Мы уже у спуска в долину, а там неспокойно!

— Даже возле Кордубы, почтенный?

— Мятежники приближаются к городу. Пока, хвала богам, не нападают, но накапливают силы. Всякое может быть…

Я молча взвёл тетиву «козьей ногой» и расстегнул колчан с болтами, после чего опёр взведённый арбалет на сгиб левого локтя. Начальник одобрительно кивнул и удалился почивать — ему ещё не раз придётся вставать этой ночью. Не теряли зря времени и многие из наших товарищей по оружию, заворачиваясь в плащи и укладываясь поудобнее на подстилке из ветвей кустарника. Настоящий солдат никогда не упустит случая поспать, а спать он умеет практически в любом положении своего организма и практически при любых обстоятельствах. Мне уже доводилось видеть, как дремлют на посту часовые-копейщики — стоя и опираясь на копьё. Пока не подойдёшь вплотную — хрен заметишь, что этот прохвост дрыхнет! И, если не придираться к формалистике, в первые ночные смены это простительно — нападают обычно ближе к утру, когда сон особенно крепок. Вот в это время, если обстановка реально опасна, опытный служака спать на посту и сам не станет, и другим хрен позволит…

Сейчас обстановка безопасная, и караулящий со мной в паре копейщик-ибер с нетерпением ждёт, когда улягутся все. Мы уже не первый раз заступаем с ним вместе, и сегодня моя очередь бдеть, а его — забивать хрен на службу. Опытные командиры — те, что сами выслужились из солдат — прекрасно всё это знают и понимают. И если не увидел и не заложил никто посторонний — сами «ничего не видят». Для того и назначают, если есть возможность, парами, да ещё и устоявшимися, чтоб люди договорились меж собой, и хоть кто-то действительно бдел, а не имитировал бдительность. Да и на случай дневного боя лучше иметь под рукой бойцов выспавшихся и отдохнувших, а не хлопающих глазами от недосыпа. Хвала богам, не современная армия, в которой уставы — священная догма…