Тут подошла Эвелина, прислонилась к Якову плечом пловчихи-певицы, с силой вздохнула. И они, молодые, посмотрели на Изю четырьмя древними глазами, которые внятно говорили: старик, старик, ты не понимаешь, время идет, жизнь проходит.

– Жизнь – цейтнот, сказал енот. – И далее Изя подробно расписал, что может быть. – Я же не вижу в дверной глазок всего, сами вы говорите или под ножом или пистолетом. А зайдут с вами незваные гости, шарахнут мне по голове – тут даже не поможет бросок через бедро с захватом волос из носа…

Джек приехал в Пермь волонтером – помогать ремонтировать Музей политических репрессий. Но ни до какого музея не доехал, потому что у него наступило свое.

Коридорная гостиницы уже знала эту западную важность, особую. У русских важность сердитая, кажется, что у несчастного проблемы с кишечником. А у Джека важность летучая, с улыбкой и с вопросом в глазах: ну как вы, как вы тут без меня обходились?

Через час он подхватился, нахлобучил на голову свою берсальеру и спросил с приятным акцентом:

– Могу я поужинать где-нибудь тут?

– Да лучше дальше гостиницы никуда не ходите, – устало сказала дежурная. – Буфеты работают.

Но разве потомок ковбоев стерпит такое топтание на одном месте? Он подумал: центр, он и в Перми центр, не может быть, чтобы рядом с четырехзвездным отелем кишели приключения. Ведь не Гарлем здесь какой-нибудь.

Через час он резко изменил свое мнение, но до этого…

В общем, сначала Джек побродил по Компросу, полюбовался подсветкой ЦУМа, зашел в пару забегаловок. Все это время за ним следила пара здоровяков. Они ждали, когда Джек забредет в достаточно темное место, потому что они думали: это лох. А есть такой закон, что лох в конце концов всегда забредает в темное место.

– Он, сука, может в эту гребучую зеркалку зайти! – тревожно говорил один.

– Да, – вторил другой.

Он не любил работать возле зеркального киоска. И не только потому, что там было светло, как днем. Тягостное чувство происходило из-за того, что все удваивается. Зеркальные стены показывали, что они делали с людьми, и говорили: это разбой.

Эти два парня, крепких, были режиссеры, сценаристы, актеры, оформители и продюсеры своих ночных работ. Часто кайфовали от своих рассуждений: от их сценариев потом жертвы становятся умнее, зорче, осторожнее, ну, конечно, жизнь идет, подрастают новые лохи, работы впереди – не продохнуть! А то, что от их действий солнце каждый раз чуть-чуть тусклее светит, и атомы всех вещей слабеют и меньше тянутся друг к другу, и в разных участках мира уже кисель… Эти два тела вообще все по-другому чувствуют: мол, с каждым днем все труднее воплощать свои сценарии (ведь все больше лохов покупают машины, и их уже не догнать).

И вот эта тройка – Джек и два здоровяка – дошла до Куйбышевского рынка, где щупальца теней протянулись с подспудными намеками. Джек почему-то остановился посреди одного такого щупальца. Потом он говорил следователю, что раздумывал, в каком киоске купить какой-нибудь сувенир для родителей. Следователь в палате спрашивал измученно:

– Какой может быть сувенир в двенадцать ночи?

Джек неуверенно сверкал рубиновым, залитым кровью глазом:

– Было одиннадцать еще вроде.

Подошли к нему два крепыша и показали два ножа. А во рту у Джека – такой вкус, будто он лизнул эти лезвия. И в то же время эти лезвия блестели сонно, говоря: никуда не денешься, все отдашь.

У Джека руки сразу стали холодными и легкими, он быстро снял с головы драгоценную берсальеру, выбежал из пиджака. Тот, кто главнее, показал ему скупым жестом, чтобы не суетился, а его подручный быстро обследовал карманы брюк.

Джек увидел у него ухо Будды с огромной мочкой. Помощник достал банковские карточки. И Джек только краем сознания сказал карточкам: «Прощайте». Дальше из кармана выплыл паспорт. И нашего американца вдруг понесло:

– Я приехал помогать. Музей политических репрессий. Чтобы не было политическое насилие.

Это возмутило двух атлетов. Как это так? Выламывается из роли жертвы. Разговаривает! И они применили простое насилие: по-продюсерски быстро стали ударами вгонять Джека в русло роли жертвы. Ожог, тупой звук, онемение, металлический вкус во рту…

Джек увидел две луны, и в тот же миг его треснул по затылку тротуар. Внутри он был по-прежнему бойкий, но тело плачевно не соответствовало: расплющенные губы не двигались, и звук получился только: бэ-э-э. Но уши еще исполняли свой долг. Какая-то женщина кричала в сотовый телефон:

– Весь в крови! Без сознания!

О радость! О прекрасный визгливый крик!

О русские женщины! О Россия!

Сколько он ждал амбуланс – не знает, может, даже терял сознание.

Когда он в очередной раз выгреб оттуда, куда упорно уплывал, Джек обнаружил, что лежит на каталке в каком-то сарае, который, как он потом выяснил, русские зовут «приемный покой». К нему подошел измученный человек в халате и закричал:

– Срочно на рентген, а то пиздец!

Джек понял, что это он не в сериале «Скорая помощь», где цветущий красавец Клуни целомудренно торопит медсестру: «Скорее, мы его теряем!»