— Мне можно проводить вас?

— Я только что хотела вас об этом просить, — откровенно и опять смущаясь его взгляда сказала Ольга Михайловна. — Я, знаете, такая трусиха. До сих пор боюсь ходить через речку одна.

Они вышли на крылечко.

— Может быть, посидим немного? Больно хороша ночь. Только совсем немного. У меня еще дела. Да, я и забыла! Ведь я зашла к вам по делу, отец Викентий.

— Я много раз просил вас не называть меня так. На самом деле, какой я вам отец?

Блеск его глаз волновал Ольгу Михайловну.

— Простите, я все забываю!

Его рука легла на ее ладонь.

— Так вот о деле. Где же хина?

— Хины у меня нет.

— Но у вас была.

— Неделю назад я отдал вам последний порошок. Может быть, есть у Настасьи Филипповны?

— Я была. Нет.

— А зачем вам хина?

— Хотели отнести Андрею Андреевичу. У него заболел Проша. О господи, вот бедность-то! Ходил по кусочкам — простудился, трясет его.

— В этом году все ходили по кусочкам.

— Как нищие побирались. И это русские крестьяне! — с гневом вырвалось у Ольги Михайловны.

— Нет, вы не правы. Нищий — это, так сказать, профессионал. Он всегда побирается, а что наберет — продаст. Ходить по кусочкам — это не нищенство, это у нас позором не считают. Сегодня вы придете ко мне за кусочком, завтра — як вам. Хождение за кусочками своего рода выручка в тяжелые дни. Об этом даже Энгельгардт написал — хорошо подметил барин.

— Вы все знаете! — сказала Ольга Михайловна.

— Нагляделся! — Викентий вздохнул. — Но я верю, что когда-нибудь люди перестанут ходить за кусочками.

— И я верю.

— Иначе нет смысла жить, если не верить.

— Да.

Молчание. Блеск его глаз все больше пугал ее.

— Я пойду!

— Посидите еще! — Викентий удержал Ольгу Михайловну, его рука обожгла ее руку.

— Нельзя, — шепотом сказала Ольга Михайловна и, отстранив руку Викентия, прибавила: — Могут всякое подумать.

— Обо мне ничего не могут подумать. Все уверены, что я святой, — не скрывая иронии, проговорил Викентий.

Ольга Михайловна тихо рассмеялась:

— А не святой ли вы в самом деле?

— У сельского попа так мало соблазнов, что поневоле будешь святым.

— Значит, вы святой поневоле? — В тоне Ольги Михайловны была явная насмешка.

— Не надо! Не смейтесь надо мной.

Ольге Михайловне стало жалко его.

— Простите, я не хотела вас обидеть. Вы, вероятно, очень хороший человек. Это все говорят.

«Что же это? Сожаление или опять насмешка?» — подумал Викентий.

Они долго сидели молча.

— Вы мечтатель, да? — спросила Ольга Михайловна. — О чем вы все думаете?

— Иногда о собственном несчастье.

— Не вижу, чтобы вы искали счастье…

— Вы не правы. Я ищу его: и для себя и для людей. — Он хотел прибавить: «И, кажется, нашел путь к нему!» — но смолчал.

Зябко поводя плечами, Ольга Михайловна встала.

Когда они переходили мост через речушку, Викентий сказал:

— Теперешняя молодежь — занятый народ… Вот Таня, вы…

— Что я? Подержите меня за руку, здесь так темно, и я ничего не вижу.

Они перешли через мост. Ольга Михайловна сделала попытку освободить руку, но он ее не отпускал. Так они подошли к школе.

— Викентий Михайлович!

— Да.

— Я вначале не поверила вам и провинилась перед вами и перед Таней…

— Полно! Чем вы могли провиниться передо мной?

— Я виновата, да, да… А теперь… — Ольга Михайловна чувствовала его порывистое дыхание. — А теперь… теперь поверила вам и должна рассказать. Вы должны меня простить… Я не хочу, чтобы вы…

— Я прощу вам все, что бы ни случилось, сейчас или потом.

Молчание. Она совсем, совсем рядом. Одно движение руки… Может быть, она ждет этого движения… «Боже мой, не искушай меня!»

— Сядем, — шепотом проговорила Ольга Михайловна.

Они сели на вал, отделяющий луговину от школьного участка. Ольга Михайловна рассказала о письме Тани, о планах побега Флегонта.

— Вы простите меня?

Луна на миг вышла из-за облаков, осветила ее лицо, милые припухлые губы — и спряталась.