— Никто меня не обидел, и совсем они не хамье, — резко ответила Ольга Михайловна.

— Я вас умоляю идти домой! — нетерпеливо проговорил Улусов. — Прошу вас…

Ольга Михайловна вспыхнула, хотела что-то сказать, но сдержалась и вышла из круга. Впрочем, домой она не пошла, а села позади, рядом со своими молодыми друзьями.

— Тебе чего? — обратился Улусов к Андрею Андреевичу.

— Наш пастух Чоба, господин земский, женился, и просит он у мира: выстроили бы, мол, вы мне, старики, какую ни на есть избенку, как вовсе он бездомная сирота…

— Ничего не понимаю, — раздраженно проговорил Улусов. — Какой пастух? Почему женился? Какую избу? При чем тут сходка?

— Так что он доверил мне насчет избенки, — хотел было объяснить Андрей Андреевич, но Улусов не дослушал его.

— Отложить! — распорядился он. — Я этого не понимаю. Еще что?

— Насчет церквы, — пролепетал Данила Наумович.

— Разве кто-нибудь возражает против постройки церкви?

— Вроде бы, — Данила Наумович не знал, что сказать.

— Что «вроде бы»? — придрался Улусов. — Что, я вас спрашиваю, это значит? Кто тут напрашивается в кутузку? Ты? — он ткнул пальцем в бороду Данилы Наумовича. — Ты давно не сидел, а? Кто здесь против постройки церкви? Есть такие, а?

— Есть! — раздался крик сзади.

Всем стало нехорошо: тишина сделалась угрожающей.

— Та-ак… — зловеще протянул Улусов. — Кто это сказал?

Было так тихо, что даже сзади слышали, как скрипит перо писаря.

— Писарь! Пиши. Церковь начать строить. Старосту… Как тебя?

— Данила Наумович.

— Старосту Данилу Наумовича отстранить за самоуправство. — Улусов выжидательно помолчал. — Марш по домам! — скомандовал он.

Никита Семенович вышел в круг.

— Почему по домам, ваша милость, Микита Модестыч? У нас разговор не кончен. Мы о своих делах потолковали, теперь с вами желаем поговорить.

— Микита!.. — умоляюще шепнул Данила Наумович.

— Молчи, Данилка, не противоречь моему характеру. Господин земский! Мы посылали в сенат человека насчет земли. Насчет вашей земли или насчет нашей — о том сейчас спорить не станем. Человек тот был в сенате, получил бумагу и должен нам рассказать, что порешило начальство. А вы его под замок… Как же так? Старики ждут его с превеликим, то есть, нетерпением — и расходиться нам по домам именно не к чему.

— Послушаете потом. Ишь какие нетерпеливые!

— Никак нам невозможно, ваша милость, слушать его потом, — сказал Петр. — Нам надобно его послушать сейчас.

— С каких это пор молокососы начали вершить дела на сходках? — взъелся Улусов. — Что это за новые порядки?

— Господин земский, — с вызовом процедил Петр, — ты говори, да не заговаривайся…

— Постой, Петька! — Андрей Андреевич отстранил Петра и подошел к Улусову. — Он хоть и молод, ваша милость, но сказал дело. Отцы, — он обернулся к народу, — желаете вы говорить насчет земли?

— Желаем! — дружно ответил народ.

Кулаки с Нахаловки помалкивали.

— Ладно! Но, мужики, уговор: господина Улусова беспокоить не будем. В самом деле, привязались к человеку, словно на его земле свет клином сошелся.

— Правильно, — улыбнулся Улусов. — Давно бы надо это понять.

— К чему нам шуметь с земским, к чему суды да пересуды? Да пускай он забирает свою землю, трижды она проклята.

Толпа заволновалась.

— Стой, не рычите, — остановил сходку Андрей Андреевич. — Дайте досказать. Прослышал я, будто в Сибири раздают землю…

— Знаем о той земле. Поезжай сам! — понеслось из толпы.

— …раздают землю, — продолжал Андрей Андреевич, невзирая на крики, — на таких правах: если желательно в вечность — бери хоть сто тысяч десятин и плати за нее казне тридцать семь лет. Как выкупишь — твоя.

— Сто тысяч!.. — прошло ветром по сходке.

— А ежели нет денег, чтобы платить, бери в ренду. В ренду дают по три тысячи десятин, на девяносто девять лет. Это вам любо?

— Козел не проспался, старики, вот и несет несусветное! — хихикнул старик Зорин.