— Ну, нет сна, хоть убей! Ворочался, ворочался, дай, думаю, схожу к барышне, скажу насчет кирпича.

— Я тоже пришел порадовать Ольгу Михайловну, — вскользь заметил Викентий. — Да вижу, что она не очень рада мне.

— Я устала, — уклончиво ответила Ольга Михайловна.

Наступило молчание. Кто-то тихо прошел по коридору, потом чуть слышно закрылась входная дверь. Это Чоба побежал к Никите Семеновичу с просьбой тотчас же прийти в школу.

— Алена, кто там ходит? — крикнула Ольга Михайловна.

— Я, барышня, — послышался голос Аленки. — Подавать самовар, что ли?

— Давай.

Аленка закрыла за собой дверь. Ольга Михайловна неторопливо собрала посуду. Викентий пристально наблюдал за ней.

— Чоба дома?

— Спит, — ответила Ольга Михайловна.

Пока пили чай, пока говорили о кирпиче, об отпущенном кредите и строили всякие планы, прошло полчаса. Аленка поманила Ольгу Михайловну.

Ольга Михайловна вышла в коридор; ее ждал Никита Семенович.

— Беги на кладбище, — шепнула ему Ольга Михайловна, — и скажи Флегонту, чтобы он не приходил ко мне. Здесь Викентий.

Никита Семенович опрометью бросился на кладбище. В сторожке никого не было. Он повернул назад, добежал до школы и увидел, как в освещенном дверном проеме появилась и исчезла фигура Флегонта.

Никита Семенович крепко выругался, хотел пойти домой, но тут же передумал, вернулся к школе и стоял у двери до тех пор, пока Лука Лукич, Флегонт и поп не разошлись по домам.

Лука Лукич услышал знакомые тяжелые шаги в коридоре, подошел к двери, открыл ее, сказал:

— Погоди, Флегонт! — и обернулся к попу.

Ольга Михайловна сидела, побледневшая и растерянная.

— Вот что, батюшка, — заговорил Лука Лукич, — мне известно, как ты злобен на моего сына и на зятя своего Флегонта. Я не знаю, что сейчас в твоих мыслях, но единое вероподобно для меня, что ты за милую душу выдашь Флегонта.

— Ты с ума спятил, старый? Да как ты смеешь говорить такое?

— Нет, я в твердом уме. Слушай… Из-под меня один кирпич — веру в царя — сам государь вышиб. Из-под меня другой кирпич — веру в нерушимость моего семейства мои сыновья и внуки вышибают. Подо мной последний кирпич остался: богом, правдой его зовут. Ежели ты донесешь, что я с Флегонтом у Ольги Михайловны виделся и тем ее под топор подведешь, знай, от бога тем же часом отрекусь. А уж тогда ничто меня не устрашит. И первый, кого я на тот свет отправлю, будешь ты, поп. Теперь делай, что хочешь.

Лука Лукич отошел от двери. На пороге показался Флегонт.

— Ну, ну, батя, зачем же так! — сказал он добродушно. — Сядем рядком, поговорим ладком. Здравствуйте, отец Викентий.

— Здравствуй, Флегонт, — хмуро ответил тот. — Нет, не доносчик я, Лука.

— Пожалуй, похуже, — усмехнулся Флегонт. — Если я сейчас говорю с вами, то только затем, чтобы сказать: рад бы я был забыть, что вы отец моей жены… Но что поделаешь — так уж случилось.

— Я на тебя тоже в обиде, Флегонт, но молчу.

— За что вы в обиде на меня? Уж не за то ли, что мы пригвоздили вас к позорному столбу! Уж не потому ли, что всему свету показали — вот, мол, волк в овечьей шкуре?

— Вот, вот, — мрачно ответил Викентий.

— Ольга Михайловна, вы что притихли?

— Ничего, Флегонт Лукич, вы не обращайте на меня внимания… Может, мне уйти?

— Зачем же? — улыбнулся Флегонт. — Тут дело шире и глубже семейного. Вам только польза послушать нас.

— Вот ты и твои единомышленники сочинили обо мне листовку, — помолчав, начал Викентий. — Вы порочите мое имя и уверяете, будто я агент охранки…

— Состоите вы на службе в охранке или нет, не суть важно, — прервал его Флегонт. — Важно, что охранке ваши мысли на руку. А что касается листовки — дело это распадается на две половины. Верно, листовка была пущена. Могу сказать, что главной заводчицей была ваша дочь. Не знаю в подробностях, что между вами вышло, но Татьяна никогда о вас не вспоминает…