— А насчет земельной милости в газетах ничего не пишут?

— Не знаю, о какой ты милости говоришь, — холодно ответил Викентий. — Не понимаю тебя.

— Где ж тебе понять нас! — вызывающе сказал Лука Лукич, упершись взглядом в потолок. — Слава богу, у тебя землицы осталось предостаточно.

— Агроном вчера сказывал, — вмешался Фрол. — Какой-то министр спросил царя: не пора ли, мол, отменить земских. А царь ему в ответ: «Пока жив, такого указа не будет».

— Врет он, — раздраженно бросил Викентий. — Вот прищемят ему язык, будет знать, как болтать глупости.

— Почему глупости? — с насмешкой возразил Лука Лукич. — Государю без начальства, как нам без рук. Скотине нужен кнут, мужику начальство. Дело известное. Теперь над нами новое начальство поставили. Вчера объявили… Стражника прислали.

Андрей Андреевич ухмыльнулся:

— Видел я его. Ух, грозен! На одном боку шашка, на другом револьвер… Ходит гоголем, усы аж до самых глаз. А глаза навыкате, красные, злющие. У-ух, харя!..

— Да уж, скотина не из последних! — заметил Фрол.

Лука Лукич одобрительно посмеялся.

Викентий строго посмотрел на него. «Бунтует, — решил он, все еще бунтует, старый дурак!»

— Однако, спать пора, — притворно зевнув, сказал Лука Лукич Тебе завтра, батюшка, за алтарем руками махать, а нам на току цепами. Все ты нам разъяснил, премного мы тебе благодарны. А в глазах у нас непроглядная темень.

— Темень, темень, — подтвердил Фрол. — И не спорьте со мной.

Стражник Степан Провыч в первые же дни знакомства с мужиками прочно укрепил о себе мнение, как о человеке драчливом, грубом и тупом. Мужики чесали в затылках: «Еще одного бог послал по нашу душу!»

Степан Провыч нанес визит попу, объяснил, что он из унтеров, и тут же окрестил всех двориковских мужиков пугачевцами. На прощанье, вытянув руки по швам, стражник отрапортовал:

— Так что, батюшка, в каменоломне все в порядочке. Там, я слышал, какие-то сборища происходили, но теперь, шалишь, веду надзор, ни один смутьян туда не проникнет.

Викентий вспылил:

— Мне-то какое дело, за чем вы там надзираете! И к чему этот рапорт? Что я вам — становой пристав?

Стражник ушел в глубоком смущении.

Дня через два Степан Провыч принес в волостное правление сорванный им с дверей «Чаевного любовного свидания друзей» листок, на котором от руки, но очень разборчиво был написан стих:

И конец такой:

Листок висел на дверях все утро, и кое-кто из грамотных парней успел заучить его наизусть. Люди ходили из двора во двор, посмеивались и хвалили смельчаков, вывешивающих листки.

Впрочем, никаких проявлений возмущения Улусов и стражники не замечали.

Мужики, пользуясь прохладной сухой погодой, домолачивали хлеб. В школе шли занятия. Слухи о тайных сборищах в каменоломне прекратились.

Не прошло и двух недель, как в селе снова был обнаружен листок — на этот раз его приклеили к дверям волостного правления. Листок доставили Улусову, и он взревел от бешенства.

— И ведь что затеяли! — кипятился Улусов, прискакав в Дворики и решив кольнуть в больное место ненавистного ему попа. — Они, батюшка, под самый корень нас с вами подрубают… Смотрите, что написано… Нет, как хотите, отец Викентий, но вашу примирительную затею я не разрешу. И думать перестаньте!

Викентий, оправдываясь, пролепетал что-то невразумительное. Улусов не слушал его…

Снарядили следствие, начались повальные обыски. Улусов обшарил школу, обыскал комнату Ольги Михайловны, переворошил все в избе Луки Лукича.

Викентий, дабы подать пример, разрешил сделать обыск у себя. Правда, перед тем решил понадежнее припрятать всякую нелегальщину, которой увлекался в молодости. Собрав ее, Викентий отправился в школу. Вернуть доверие Ольги Михайловны, восстановить с ней добрые отношения, узнать, кто на селе стоит на его пути, — такова была цель попа.

Обыск в школе уже окончился, — Улусов со своей свитой бушевал в доме Луки Лукича.