Полное собрание стихотворений в одном томе
вернуться

Пушкин Александр Сергеевич
Шрифт:
* * *
Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной, Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой! Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор: Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, На едине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?… Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?… В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полу-одета, Зачем его должна ты принимать?… Но я любим… На едине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
* * *

«Свободы сеятель пустынный…»

Изыде сеятель сеяти семена своя.

Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя — Но потерял я только время, Благие мысли и труды… Паситесь, мирные народы! Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич.

Кн. М. А. Голицыной

Давно об ней воспоминанье Ношу в сердечной глубине, Ее минутное вниманье Отрадой долго было мне. Твердил я стих обвороженный, Мой стих, унынья звук живой, Так мило ею повторенный, Замечанный ее душой. Вновь лире слез и тайной муки Она с участием вняла — И ныне ей передала Свои пленительные звуки… Довольно! в гордости моей Я мыслить буду с умиленьем: Я славой был обязан ей — А может быть и вдохновеньем.
* * *
Как наше сердце своенравно! томимый вновь, Я умолял тебя недавно Обманывать мою любовь, Участьем, нежностью притворной Одушевлять свой дивный взгляд, Играть душой моей покорной, В нее вливать огонь и яд. Ты согласилась, негой влажной Наполнился твой томный взор; Твой вид задумчивый и важный, Твой сладострастный разговор И то, что дозволяешь нежно, И то, что запрещаешь мне, Всё впечатлелось неизбежно В моей сердечной глубине.
* * *
Т<уманский><?>, Фебу и Фемиде Полезно посвящая дни, Дозором ездит по Тавриде И проповедует Парни.

Телега жизни

Хоть тяжело под час в ней бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезит с облучка. С утра садимся мы в телегу; Мы рады голову сломать И, презирая лень и негу, Кричим: пошел!..… Но в полдень нет уж той отваги; Порастрясло нас; нам страшней И косогоры и овраги; Кричим: полегче, дуралей! Катит по прежнему телега; Под вечер мы привыкли к ней И дремля едем до ночлега — А время гонит лошадей.

Стихотворения 1824 г

Всё кончено: меж нами связи нет.

В последний раз обняв твои колени,

Произносил я горестные пени.

Всё кончено – я слышу твой ответ.

Обманывать себя не стану <вновь>,

Тебя тоской преследовать не буду,

Про<шедшее> быть может позабуду -

Не для меня сотворена любовь.

Ты молода: душа твоя прекрасна,

И многими любима будешь ты.

* * *

«Недвижный страж дремал на царственном пороге…»

Недвижный страж дремал на царственном пороге, Владыка севера один в своем чертоге Безмолвно бодрствовал, и жребии земли В увенчанной главе стесненные лежали, Чредою выпадали И миру тихую неволю в дар несли, — И делу своему Владыка сам дивился. Се благо,думал он, и взор его носился От Тибровых валов до Вислы и Невы, От сарско-сельских лип до башен Гибралтара: Всё молча ждет удара, Всё пало – под ярем склонились все главы. "Свершилось! молвил он. Давно ль народы мира Паденье славили Великого Кумира, …………………………………… …………………………………… …………………………………… …………………………………… Давно ли ветхая Европа свирепела? Надеждой новою Германия кипела, Шаталась Австрия, Неаполь восставал, За Пиренеями давно ль судьбой народа Уж правила Свобода, И Самовластие лишь север укрывал? Давно ль – и где же вы, зиждители Свободы? Ну что ж? витийствуйте, ищите прав Природы, Волнуйте, мудрецы, безумную толпу — Вот Кесарь– где же Брут? О грозные витии. Цалуйте жезл России И вас поправшую железную стопу". Он рек, и некий дух повеял невидимо, Повеял и затих, и вновь повеял мимо, Владыку севера мгновенный хлад объял, На царственный порог вперил, смутясь, он очи — Раздался бой полночи — И се внезапный гость в чертог царя предстал. То был сей чудный муж, посланник провиденья, Свершитель роковой безвестного веленья, Сей всадник, перед кем склонилися цари, Мятежной Вольности наследник и убийца, Сей хладный кровопийца, Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари. Ни тучной праздности ленивые морщины, Ни поступь тяжкая, ни ранние седины. Ни пламя бледное нахмуренных очей Не обличали в нем изгнанного героя, Мучением покоя В морях казненного по манию царей. Нет, чудный взор его, живой, неуловимый, То вдаль затерянный, то вдруг неотразимый, Как боевой перун, как молния сверкал; Во цвете здравия и мужества и мощи, Владыке полунощи Владыка запада, грозящий, предстоял. Таков он был, когда в равнинах Австерлица Дружины севера гнала его десница, И русской в первый раз пред гибелью бежал, Таков он был, когда с победным договором И с миром и с позором Пред юным он царем в Тильзите предстоял.

Давыдову

Нельзя, мой толстый Аристип: Хоть я люблю твои беседы, Твой милый нрав, твой милый хрип, Твой вкус и жирные обеды, Но не могу с тобою плыть К брегам полуденной Тавриды. Прошу меня не позабыть, Любимец Вакха и Киприды! Когда чахоточный отец Немного тощей Энеиды Пускался в море наконец, Ему Гораций, умный льстец. Прислал торжественную оду, Где другу Августов певец Сулил хорошую погоду. Но льстивых од я не пишу; Ты не в чахотке, славу богу: У неба я тебе прошу Лишь аппетита на дорогу.