В дальнейшем лингвисты стали относить к означаемым эгоцентрического характера и глагольные грамматические категории лица, времени и наклонения. А.М. Пешковский называл их «субъективно-объективными» [Пешковский 1956: 88—91], В.Г. Адмони – «коммуникативно-грамматическими» (Адмони 1955: 11—12], А.В. БоНдарко, вслед за чехословацкими лингвистами, – «актуализационны-ми» с выделением среди них «ориентационных», содержащих в своей семантике отношение к говорящему как точке отсчета при выражении временных и персональных значений [Бовдарко 1976: 50, 60]. С концепцией эгоцентрических грамматических категорий связана интерпретация Р. Якобсоном так называемых «шифтеров» (подвижных определителей, англ. shift – «перестановка, передвижение») в статье «Шифтеры, глагольные категории и русский, глагол», т.е. категорий, характеризующих сообщаемый факт и/или его участников по отношению к факту сообщения либо к его участникам [Якобсон 1972:95—113].

К ним он относил грамматические категории лица, времени, наклонения и засвидетельствованности. Последние две категории Р. Якобсон считал «шифтерами» потому, что они отражают точку зрения говорящего на характер связи между действием и деятелем или целью и на источник его сведений о сообщаемом (по терминологии А.В. Бондарко они являются «неориентационными», так как не включают говорящего как точку отсчета в измерении выражаемых отношений).

Большое значение придавал эгоцентризму в языке Э. Бенвенист, посвятивший этому принципу специальную статью «О субъективности в языке» и ряд других работ, объединенных в разделе книги «Общая лингвистика» под названием «Человек в языке» [Бенвенист 1974]. Под субъективностью в языке он понимал «способность говорящего представлять себя в качестве «субъекта» «в том акте речи, где я обозначает говорящего», осознающего себя в противопоставлении другим [Там же: 293, 296]. Это осознание говорящего как субъекта проявляется в категориях лица, в личных местоимениях и других классах местоимений (указательных), наречиях, прилагательных, организующих «пространственные и временные отношения вокруг субъекта, принятого за ориентир: это, здесь, теперь, завтра и т.д., в категории времени, которая выражает время по отношению к акту речи, а также в перформативных глаголах, являющихся при употреблении одновременно актом выполнения действия говорящим «я»: я обещаю, клянусь, гарантирую....... [Там же: 296—2991.

Концепции отражения в семантической системе эгоцентрического принципа получили развитие в работах Ю.С. Степанова, предложившего теорию трех типов грамматической абстракции – номинации, предикации и локации, характеризующих всю грамматическую систему, а через нее и язык в целом, поскольку язык выполняет три функции: «назвать и классифицировать (номинация), привести названное в связь друг с другом (предикация), локализовать названное и приведенное в связь в пространстве и времени (локация)» [Степанов 1975: 122]. Под грамматической номинацией Ю.С. Степанов понимает классифицирующие именные и глагольные классы слов, объединенные тем или иным общим семантическим признаком (одушевленные и неодушевленные существительные, части речи, глагольные виды, именные классы существительных и др.), под предикацией – «абстракцию связей между предметами (а также между признаками и действиями)», а под локацией – «абстракцию отношений человека к месту и времени речи», или иначе принцип я – здесь – сейчас» [Там же: 131, 136]. Отсюда выделяются следующие координаты: а) координата «я» дает начало категориям глагольного лица и категориям числа (при обобщении отношений «я – мы»), б) координата «здесь» – категориям падежа и предлога и в) координата «сейчас» – категориям глагольного времени [Там же: 136—142]. Поясним координату «здесь» в трактовке Ю.С. Степанова, так как она может вызвать сомнение в ее связи с категориями падежа и предлога. Эта координата лежит в основе указательных слов-наречий здесь, сюда, отсюда – там, туда, оттуда и личных местоимений я, ты (здесь) – он. Подобным же образом возникают первичные, пространственные значения падежей (согласно локалистической теории падежей); здесь, там (где?) – предл. пад.: в лесу; сюда, туда (куда?) — вин. пад.: в лес, отсюда, оттуда (откуда?) – род. пад.: из лесу; каким путем? —твор. пад.: шли лесом [Там же: 139—141]. Резюмируя свои соображения о локации, Ю.С. Степанов отмечает: «Локация, или абстракция отношений, возникающих вокруг говорящего «Я» в акте речи как центрального ориентира, лежит в основе третьего типа, или класса, грамматических категорий: лицо, число, время, падеж, предлоги и наречия в грамматической функции, местоимения. Эти категории развиваются по мере метафорического смещения координат «я – здесь – сейчас» от актуальной точки (акта речи) к неактуальным (удаленным в пространстве и времени)» [Там же: 142].

В истолковании эгоцентрической природы пространственных значений падежей в концепции Ю.С. Степанова осталась невыясненной пространственная природа именительного и дательного падежей. Однако, как представляется, и они по происхождению восходят к этой первичной системе падежей. Поскольку с обозначением говорящего лица «я» коррелирует «здесь», «сюда» (самая ближайшая пространственная область «я» как точка отсчета), то можно предположить, что именительный падеж в пространственной системе падежей обозначал говорящее лицо, устанавливающее свое пространственное положение и направление по отношению к себе: ср. Я иду в школу, из школы и т.д. В том, что именительный падеж некогда обозначал говорящего, убеждает и тот факт, что он выступает в синтаксической позиции субъекта предложения, природа которого связана с обозначением «я» (о чем см. выше). Что касается дательного падежа, то его первичным значением было не адресатное, а направленно-контактное, в отличие от винительного направленно-инклюзивного падежа, что отличало их по признаку степени отдаленности, подобно здесь – там – вон там, я – ты – он: ср. Я иду к лесу и в лес.

Эгоцентрический принцип в семантической системе языка отражает и отношения реалий к особенностям строения и физиологии человека. Это обнаруживается в ряде лексических групп и, видимо, в полной мере может быть раскрыто в соответствующих этимологических исследованиях. Проблеме отражения в языке особенностей чувственного познания пространства и цвета человеком посвящена статья известного отечественного психолога Ф.Н. Шемякина «Язык и чувственное познание» [Щемякин 1967]. Автор отмечает, что лексические названия пространства, в котором нет никаких «выделенных» точек и направлений «верх» или «низ» и т.д., отражают восприятие пространства человеком, имеющим асимметрическое строение тела как точку отсчета измерения: «Различие между его верхней и нижней частью, передней и задней, правой и левой сторонами дает человеку возможность дифференцированно воспринимать направления пространства. «Нормальное положение» человека в пространстве называется его вертикальная поза... Нормальное положение тела является началом координат, куда человек ставит себя, воспринимая и представляя пространство» [Там же: 40]. Отсюда и соответствующие названия по линии взгляда: вверх – вниз (к голове и ногам), вперед – назад (прямо перед собой и за спиной, за которой человек ничего не видит), направо – налево (по линии вытянутых во фронтальной плоскости правой и левой руки, которые различаются по признаку деятельной и помогающей руки). Ф.Н. Шемякин приводит многочисленные примеры из разных языков на способы обозначения пространственных направлений путем соотнесения их с частями тела человека: с головой для обозначения «вверх», с ногами и седалищем для обозначения «вниз», со спиной для обозначения «назад», с лицом, зрением, грудью для обозначения направления «вперед». Направления «направо» и «налево» различаются в языках по признакам «более удобная» / «неудобная» и «неуклюжая, неловкая». Что касается названий цвета, то Ф.Н. Шемякин соотносит особенности восприятия человеческим глазом разных цветов, пороги его различительной чувствительности к цветовым и световым тонам с наиболее частотными названиями цветов в различных языках (красный, зеленый, синий, желтый), а наличие во всех языках названий для белого и черного цвета – с восприятием смены дня и ночи. В общем выводе автор статьи подчеркивает: «Анализ названий направлений пространства и названий цвета приводит к выводу, что в языке они упорядочиваются не по образцу логической системы понятий, а применительно к внутренним закономерностям чувственного познания человека, который находится не в созерцательном, но в активном отношении к миру» [Там же: 55].

Обобщая изложенное понимание отражения эгоцентризма в семантической системе языка, отметим, что принцип эгоцентризма стал пониматься в лингвистике расширенно – как любое проявление в языковых значениях отсылки к говорящему. При этом имеется в виду не только современная семантическая система языка, но, как предполагается, и исторически изначальная, впоследствии метафорически развитая семантическая система. Однако если учесть, что говорящий человек выступает прежде всего как субъект сознания, то принцип эгоцентризма семантической системы можно точнее определить как проявление в языковых значениях отсылки к человеку как субъекту сознания, выступающему в качестве говорящего (субъекта речи).

Функцию субъекта речи человек выполняет в двух типах коммуникации (речи) – диалогической (контактно-адресатной) и монологической. Первый тип коммуникации осуществляется в речевой ситуации (в непосредственном речевом акте), в число компонентов которой входят говорящий, адресат высказывания, общее для говорящего и адресата место и время коммуникативного акта (письменные формы речевой ситуации воспроизводят ее устные формы).

Этот вид коммуникации является исторически первичным, в котором непосредственно проявляется говорящий как субъект сознания, ориентирующийся в речевой и пространственно-временной ситуации и организующий в соответствии с коммуникативными целями свою речь, т.е. сообщающий нечто либо о себе, либо об адресате, либо о неучастнике коммуникативного акта. Сообщая нечто о себе, говорящий тем самым выступает как субъект события (предложения), к которому относится информация (предикат). Сообщая нечто об адресате или о 3-ем лице, употребляя грамматические формы «не говорящих о себе лиц», субъект речи приписывает им ту часть своей субъективной реальности, которая относится к ним (свои знания о них, в том числе сообщенные ему этими лицами, то, что он хочет от них, свои отношения к ним и т.д.). Таким образом, человек в диалогической речи всегда говорит о себе, об адресате или о неучастнике коммуникации, исходя из своей субъективной реальности (такова природа человеческой коммуникации), и выступает в коммуникативном акте в ролях субъекта сознания и субъекта речи, а также в роли субъекта события, если он говорит о себе. Если он говорит не о себе, то, осознавая себя подобным другим, он ставит «не говорящих лиц» в коммуникативном акте в положение таких же реальных субъектов сознания, речи и событий, каким является он, что определяет однотипность субъектно-предикатных структур во всех грамматических лицах. Ср. Я/ты/он вчера пришел домой поздно. Я/ты/он сказал: «Я/ты/он вчера пришел домой поздно». Эта подстановка «не говорящих лиц» под говорящее лицо сохраняется и в косвенной речи реального говорящего, которому принадлежит пересказываемое содержание речи «не говорящих» в коммуникативном акте лиц: ср. Ты сказал, что я/ты/он вчера пришел домой поздно. Однако в связи с тем, что косвенная речь пересказывает чужую речь, личные местоимения и личные формы глаголов в ней употребляются с точки зрения реального говорящего: как в авторской части, принадлежащей реальному говорящему и выражаемой главным предложением, так и в пересказываемой части, принадлежащей речи «не говорящих» в коммуникативном акте и выражаемой придаточным предложением. Ср. Он сказал (точка зрения автора речи): «Я/ты/он вчера пришел домой поздно» (точка зрения второго автора речи), но Он сказал (точка зрения первого автора речи), что я/ты/он вчера пришел домой поздно (точка зрения первого автора речи). Таким образом, говорящий в прямой и косвенной речи в условиях диалогической речи может представлять себя и другого субъекта сознания как эгоцентрического говорящего.

Монологическая коммуникация (коммуникативно -информирующая, в том числе нарративная ее разновидность), возникшая на основе первичного вида коммуникации, осуществляется вне речевой ситуации, как она была определена выше. В ней также проявляются субъекты сознания как говорящие, но более специфическим и сложным образом. Так, в нарративных текстах один субъект сознания выступает в качестве повествователя со своей эгоцентрической позицией, а другие субъекты сознания (персонажи) представляются как говорящие, с эгоцентрических позиций которых рассматривается коммуникативная ситуация или их повествование. Тем самым описываемый персонаж замещает позицию реального субъекта сознания и его эгоцентрическую точку зрения, которую можно назвать вторичной в условиях нарративного текста. Проявление эгоцентризма в условиях реальной речевой ситуации и нарративного текста, наряду с общими для них моментами, имеет свою специфику, на что обратил внимание Э. Бенвенист [Бенвенист 1974, гл. XXI], анализируя употребление временных и личных форм французского языка в планах истории и речи, по его терминологии. В плане истории, повествующем о событиях прошлого, передача фактов прошлого происходит без вмешательства в повествование со стороны говорящего (историка), что отражается на особых личных и временных характеристиках изложения: историк никогда не пользуется формальным аппаратом речевого плана, поэтому он не скажет я, ты, здесь, сейчас и употребляет только формы 3-го лица, а также временные формы аориста, имперфекта, плюсквамперфекта и др. (подобным же образом в русском языке выделяется абсолютное и относительное употребление времен в зависимости от диалогической и повествующей речи). Это объясняется тем, что историк выступает как посторонний наблюдатель объективных исторических событий, в чем проявляется его эгоцентризм, который в этом случае получил отражение в особых языковых значениях.