Она вспыхнула под вуалью. Что за мысли в честной христианской компании! Неплохо бы найти исповедника. Может, Герберт? Он теперь не просто монах: перед самым отъездом папа Иоанн рукоположил его.

Через некоторое время ей представился случай поговорить с ним. Кремона, где Лиутпранд спад вечным сном в крипте под храмом, осталась позади. Они прибыли в Павию, город императрицы Аделаиды, и за одно это город не понравился Аспасии.

Как и Кремона, Павия лежала в широкой зеленой долине у слияния двух рек: Тичино, вытекающей из Лаго Маджоре, и широкой медленной По. Это был настоящий королевский город — дворец и крепость одновременно. С башен его на севере и западе были видны горы.

Глядя на них, Аспасия ежилась даже на солнце. Путь в дикую Германию лежит через горы, и скоро им предстоит преодолевать крутые перевалы.

Герберт спокойно сидел на парапете, не обращая внимания на головокружительную пропасть внизу. Как обычно, он что-то мастерил, на сей раз это был абак — причудливое сплетение шнурков и бусин. Аспасия читала ему из Цицерона, но ее мало занимали древние проблемы. Ее мысли были полностью заняты собственной. Она закрыла книгу, опустила ее на колени и смотрела на ловкие пальцы Герберта.

В нем совсем не было утонченности. Он говорил когда-то, что его отец был крестьянином.

— Мой прапрадедушка был конюхом, — ответила она.

Сейчас она снова завела разговор об этом, чтобы отвлечься от мыслей о некоем смуглолицем мужчине.

Он нанизал последнюю бусину, закрепил шнурок в нужном месте на доске.

— Мой был свинопасом, — сказал он, — но императором не стал.

— Может быть, станешь ты, — улыбнулась Аспасия.

— Скорее уж, римским папой, — сказал он, — если уж метить так высоко. Я буду учителем: это предел мечтаний каждого крестьянина.

— Хотела бы я знать, — начала Аспасия очень тихо. Он ее не услышал. Он забавлялся со своим абаком, проверяя его на каких-то простых вычислениях.

— Герберт, — окликнула его Аспасия.

Он поднял голову.

— Герберт, — сказала она. — Мне надо исповедаться.

Он ждал продолжения. Она с удивлением почувствовала, как успокаивает ее это молчание. Он ничего не требовал. Заполнить паузу или нет, как уж ей захочется.

— А может быть, не надо, — сказала она. — Я не знаю. Мое тело заявляет, что нуждается не только в душевном комфорте. Как ты думаешь, это грех?

— Ты совершила что-нибудь или только думаешь об этом?

— Нет, — ответила она, — еще нет.

— А он просил тебя?

— Он даже не замечает, что я женщина.

Герберт удивленно поднял брови:

— Он, должно быть, слепой.

— Я так явно выдаю себя? — закричала она.

— Ты так привлекательна, — ответил он совершенно серьезно.

— Не для него.

— Ты уверена?

— Разве ты знаешь, кто он? — спросила она.

— Нет, если только это не Исмаил.

Она смотрела на него.

— Значит, я так явно выдаю себя?

— Нет, — сказал Герберт, — ты нет. А вот он — да.

— Нет. Ему безразлично, жива я или умерла.

— Ты забываешь, — возразил Герберт, — что он мавр.

— Нет, — сказала Аспасия, — я не могу это забыть ни на миг.

Герберт покачал головой.

— Конечно, он неверный. Но я не об этом. Он знает, кто ты. Он считает себя настолько ниже тебя, что даже не осмеливается мечтать о тебе.

— Значит, вот почему он смотрит на меня так свысока?

— У него есть своя гордость, — сказал Герберт. — Ты бы предпочла, чтобы он унижался перед тобой?

— Нет! — возмутилась Аспасия.

— Ну хорошо. — Герберт проделал еще одно стремительное, с щелчками, вычисление. Улыбнулся, глядя на получившийся узор. — В своей стране он занимал высокое положение. Он об этом не говорит, но, я думаю, он родственник халифа.

— Тогда он совсем не ниже меня.

— По рождению нет. Но изгнание делает странные вещи с умами людей.

— Значит, он изгнанник, — сказала Аспасия. — Он здесь не потому, что сам этого хотел.

— Он хотел, хотя и отправился не по своей воле.

— Что же заставило его?

— Я не знаю, — ответил Герберт. — Думаю, что ничего постыдного, для этого он слишком горд. Думаю, он совершил ошибку. Сказал, что не следовало, кому-то неумному. Или остался другом кого-то, попавшего в немилость. Ты знаешь, что такое двор. Ты знаешь, что там может случиться с честным человеком.