— Я так и собираюсь, — ответила она.

Вечером накануне свадьбы Феофано, наконец, получила возможность остаться в одиночестве. Предполагалось, что она проведет это время в молитве. Она уже исповедалась и отстояла мессу. Она получила последние наставления у императрицы Аделаиды и теперь принадлежала самой себе и Аспасии.

В день Светлого Христова Воскресения дождь перестал лить, но на следующее утро зарядил снова. Только сегодня день наконец прояснился. Заходящее солнце заглядывало в узкие высокие окна монастырской часовни. Монахини, которым предстояло встать до рассвета на заутреню, ушли. Они оставили после себя в часовне глубокий покой, смутный запах ладана и, как казалось, даже отзвук пронизывающе сладостных голосов, возносящихся к небесам.

Аспасия молилась недолго. Она неотрывно следила за Феофано. Сколько же времени они провели вдвоем? Всю жизнь Феофано и большую часть жизни ее, Аспасии. Аспасия могла бы вспомнить ее новорожденной, маленькое красное создание, в котором даже тогда проявлялись истинно царские замашки.

Стоя на коленях на холодном полу, прямая и неподвижная, сложив молитвенно руки и закрыв глаза, она казалась ребенком. Губы ее шевелились. Щеки, не знавшие румян, были бледны, но она не выглядела больной. Только рассеянной и немного испуганной.

Глаза ее открылись. Она села на пятки. Она набрала полную грудь воздуха, медленно выдохнула.

— Завтра, — сказала она, — возврата уже не будет.

— Разве он до сих пор был? — спросила Аспасия.

Феофано устремила взгляд на образ Христа над алтарем.

— Завтра я уже не смогу отступить. Как все будет? Что… — Голос ее прервался. Через мгновение она продолжала: — Ее величество была сегодня очень прямолинейна. Если до сих пор у меня и были сомнения насчет того, чего от меня ожидают, то теперь их уже нет.

Аспасия не сразу поняла, что она имеет в виду. А когда поняла, то едва не рассмеялась:

— Неужели я так плохо учила тебя, что ты не сумеешь угодить ее величеству?

— Ее величеству никто не угодит. Кроме ее сына. Она прямо молится на него. Она сказала мне, что, если я не смогу удовлетворить его, то я не исполню свой долг.

— Ты сможешь, — сказала Аспасия.

Феофано немного нахмурилась.

— Она даже сказала, что девственница не может с самого начала удовлетворить мужчину. Потом она лично удостоверилась, что я девственница, чтобы уже не было сомнений.

Щеки ее залились краской. «Не от стыда, — подумала Аспасия, — от ярости. Что ж, это понятно!»

— Так уж принято, — сказала Аспасия, желая успокоить ее.

— С тобой тоже было так?

Аспасия почувствовала, как лицо ее загорелось.

— Да, и со мной тоже. В конце концов, от этого зависит честь семьи. Целомудрие требуется от каждой женщины царского рода.

— И это было так же унизительно? И его мать тоже смотрела на тебя с ненавистью и надеялась найти в тебе какой-то изъян?

— Его мать, — ответила Аспасия, — сказала мне прямо в глаза, что, хоть я и дочь императора, но недостойна даже завязать ремешки на сандалиях ее сына.

— Мне было сказано то же самое, — призналась Феофано. Она уже не выглядела такой разъяренной. — Аспасия, — продолжала она, — то, что надо будет делать… Что, если… вдруг я не сумею?

«Ох, — подумала Аспасия. — Она об этом. Иногда сначала действительно не получается, и в этом нет ничего хорошего ни для невесты, ни для брака». Она заговорила со всей решительностью, стараясь сделать вид, что беспокоиться не о чем.

— Сможешь, даже если он тебе не по вкусу. Все получится.

— Он мне по вкусу, — быстро сказала Феофано. — Он мне даже нравится. Ты же знаешь.

— Тогда тебе нечего бояться.

— А вдруг я ему не понравлюсь?

— Я видела, какими глазами он смотрит на тебя, — ответила ей Аспасия, — тебе Нечего волноваться.

— Но, — сказала Феофано, — когда мы останемся одни, И уже некуда будет деваться… Он моложе меня. Что, если он не знает, что надо делать?

— Он знает, — уверенно произнесла Аспасия, моля Бога, чтобы это оказалось правдой. Насколько ей было известно, родители держали его в строгости, как девицу. И с виду он казался полуголодным, полуиспуганным. Если бы он уже знал женщин, он мог бы иметь голодный вид, но страха было бы поменьше.

Будь у императора хоть немного здравого смысла, он должен был бы позаботиться о том, чтобы его сын перед свадьбой получил урок у женщины, искусной в плотской любви. Для брачной ночи хватило бы и одной девственницы.