Всадники тем временем двинулись вверх по склону. Их очертания вырисовывались на фоне светлого неба. Они поднимались, прямые и горделивые, но он по-прежнему не мог их узнать. Заметив медный отблеск, Хоукмун понял, что один из четверых - это лжеграф, но доспехи троих его спутников оказались ничем не примечательными, и он не сумел их опознать. Наконец на вершине холма они заметили лошадь, и тогда послышался голос графа Брасса;

– Герцог Кельнский! Он не стал отвечать.

Тогда раздался другой голос, не скрывавший насмешки:

– Возможно, он пошел облегчиться среди этих развалин?

Потрясенный, Хоукмун узнал этот голос.

Он принадлежал Гьюламу д'Аверку. Покойному д'Аверку, который погиб в Лондре столь печальным образом.

Он заметил его силуэт с носовым платком в руках и узнал знакомое лицо. Да, перед ним и впрямь был д'Аверк. И тотчас с ужасом Хоукмун понял, кто двое остальных.

– Подождем, он ведь сказал, что придет, граф Брасс?

Это говорил Ноблио.

– Верно, именно так он мне и сказал.

– Тогда пусть поторопится, ибо ветер кусает меня даже сквозь густой мех, послышался голос Оладана.

И тогда Хоукмун понял, что спит он или бодрствует, но он переживает подлинный кошмар. Самое болезненное испытание, с каким ему только доводилось сталкиваться: видеть эти существа, столь похожие на его покойных друзей, которые собрались вот так, все вместе, в точности как пять лет назад. Хоукмун с радостью отдал бы жизнь, чтобы это их возвращение оказалось подлинным, но знал, что это невозможно. Никакое колдовство не способно возвратить к жизни Оладана с Булгарских гор, которого прямо у него на глазах разрубили на куски, а затем прах развеяли по ветру. И, кстати, остальные трое также не имели на себе ни малейших ран или отметин.

– Я простужусь, это точно" И, возможно, опять умру.

Фраза эта была совершенно типичной для д'Аверка, который вечно тревожился по поводу своего здоровья, на самом деле на редкость крепкого. Неужто перед ним и впрямь призраки?

– Не могу понять, что свело нас всех в этом месте, - задумчиво произнес Ноблио, - ив столь мрачном мире, где нет даже солнца. Но ведь мы с вами, кажется, уже встречались, граф Брасс. В Уране, если я не ошибаюсь, при дворе Ганала Белого?

– По-моему, да.

– А этот герцог Кельнский, насколько я слышал, еще хуже Ганала, и столь же кровожаден. Кажется, единственное, что объединяет нас всех, это то, что мы должны будем пасть от его руки, если сперва не прикончим его самого, и все же мне трудно поверить...

– Мне намекнули, что, возможно, мы пали жертвой заговора, как я вам уже и говорил, - подчеркнул граф Брасс.
– Это похоже не правду.

– Мы жертвы, это точно, - подтвердил д'Аверк, аккуратно сморкаясь в кружевной платок.
– И все же я убежден, что об этом нам надо сперва поговорить с нашим предполагаемым убийцей, прежде чем пытаться прикончить его. Если мы убьем и ничего не выйдет, то мы рискуем остаться в этом ужасном отвратительном месте на целую вечность... И к тому же вместе с ним, поскольку он тоже будет мертв.

– Да, кстати, если уж об этом зашла речь, то как именно вы погибли? спросил его Оладан совершенно светским тоном.

– Отвратительной смертью, причиной которой была плотская страсть и ревность. Страсть моя, а ревность чужая.

– Как любопытно, - засмеялся Ноблио.

– У меня была любовница, которая.., такое, знаете ли, случается была замужем за другим человеком. Отличная хозяюшка... Изобретательна как у плиты, так и в постели, если вы понимаете, что я хочу сказать. Так вот, мы с ней чудно провели целую неделю, пока муж ее был в отъезде при дворе... Дело было в Ганновре, я там оказался по делам. В общем, это была восхитительная неделя, но однажды вечером, увы, она подошла к концу, ибо ночью должен был вернуться супруг моей милой дамы. Дабы утешить меня, она приготовила восхитительный ужин, прощальный букет. Никогда еще она не стряпала лучше. Там были и эскарго, и супы, и гуляш, и птица в нежнейшем соусе, и суфле" Ладно, умолкаю, дабы не возбуждать в вас аппетит... В общем, великолепная трапеза, которой я сполна воздал должное, хотя при столь деликатном здоровье, как мое, это небезопасно. После чего попросил свою возлюбленную, пока еще было время, на часок доставить мне наслаждение и в постели, ибо возвращение супруга ожидалось только через два часа. Она согласилась, хотя и не без колебаний. Итак, мы рухнули на любовное ложе в экстазе... И заснули крепким сном. Столь крепким, доложу я вам, что проснулись, лишь когда супруг ее принялся трясти нас за плечи.

– И он вас убил, да?
– полюбопытствовал Оладан.

– В какой-то мере. Я выскочил из постели, оружия у меня не было, да, собственно, как и повода его убивать, ибо это он был оскорбленной стороной, а я всегда считал себя человеком справедливым. Итак, я выскочил и устремился к окну, без одежды, а на улице лило как из ведра. Пять миль я прошагал, чтобы вернуться к себе. В результате - пневмония.

Оладан расхохотался, и звук его смеха причинил Хоукмуну нестерпимую боль.

– От которой вы и умерли.

– От которой, чтобы быть точным, если только этот странный Оракул нам не солгал, я умираю сейчас, в этот самый миг, в то время как душа моя пребывает на этом ветреном холме и подвергается еще худшим мукам.

Д'Аверк укрылся от ветра близ развалин, оказавшись, таким образом, всего в пяти шагах от того места, где прятался Хоукмун.

– А вы, друг мой, как умерли вы?

– Свалился со скалы.

– Там было высоко?

– Нет, чуть больше десятка локтей.

– Но падение убило вас?