На минуту она задумалась, решая, в какой магазин ей идти, и направилась к магазину водников, чтобы идти красивыми прибрежными улицами. Улицы эти на высоких кручах, и Катюхе была видна сверху луговая даль, Днепр. Было видно, как по лугу идут беззаботные люди — приехавшие на каникулы студенты, дачники, как они переходят лёгкий, временный мостик на деревянных сваях, перекинутый через старицу, и ещё на ходу сбрасывают халатики, майки, спеша на огромный песчаный пляж, по которому приятно ступать, нежить свои ноги, как в порошке каком, спеша к воде, к воздуху голубых плёсов. Катюха присматривалась издалека к голым людям, которые ходили или играли в волейбол, но было много людей, и не могла она узнать среди них своих — Кольку и Шурку. Странно, пляж казался ей словно бы не принадлежащим этому небольшому приднепровскому городу, и люди там, на пляже, словно бы другие — свободные от дел, весёлые, здоровые. Так, размышляя да посматривая на привычный мир, она и шла — маленькая, в коротком прошлогоднем платьице, обнажавшем её коленки, разбитые, с заживающими ранами, которые напоминали бурую штопку.

А в крашенный голубым магазин её как будто ввела красивая, с жёлтой кашкой на лапках, пчела: только собралась Катюха ступить в распахнутую дверь магазина, как туда же, в душные недра его, влетела пчела, и Катюха, пожалуй, вошла уже следом за ней.

Все нехорошие, селёдочные запахи тут же перебил необычайно резкий ароматный запах пчелиного мёда, и вот закружилась живая янтарная капелька мёда над головами людей, стоявших в очереди, над весами с продолговатой стрелкой, над разными цветными наклейками, над залитыми сургучом пробками, над хлебными руинами и над сахарными холмами. А когда пчела, найдя поживу, повисла над огромной золотистой жестяной банкой с кизиловым повидлом, то очень слышным стало её напряжённое жужжание, и так заметны были её зазубренные лапки, её оцепеневшее, как запятая, коричневое брюшко.

И как только взмокшая от работы, от быстрых движений краснолицая продавщица замахнулась на пчелу, Катюха крикнула:

— Вы только не убивайте её! Может, она — мать…

Тут же все потные, обмахивающиеся женщины из очереди повернулись к ней, заулыбались, точно подумав в этот миг о себе, о своих детях, но особенно сердечно взглянула на Катюху краснолицая продавщица и не пожалела — самые лучшие, самые выпеченные буханки выбрала. А когда наполнила стеклянную банку этим самым кизиловым повидлом, то ещё выдрала из выцветшей книги страничку и накрыла ею банку. И очень ласково смотрели женщины вслед, когда Катюха выходила с покупками…

На улице всё же было не так душно, как в магазине, хотя голову ей припекало, точно кто-то держал сверху увеличительное стекло, и она охотнее шла, забыв посматривать на луг, на Днепр, на пляж, прижимала хлеб к боку, а зачитанную, пожелтевшую страничку то и дело отнимала от банки и слизывала с изнанки повидло. Очень вкусно было! Недаром опять закружилась над повидлом пчела — может, та самая, из магазина, а может, другая, а только Катюха не боялась её, точно была пчела старой знакомой. Да и всегда понимала Катюха всякую жизнь: жизнь этой пчелы, или жизнь пятнистой кошки, или жизнь разных луговых цветов.

От сладкой странички она теперь не отводила взгляда и даже понемногу читала её, и всё там было увлекательно. Вот что было на сладкой страничке:

«По отлогому склону поднялись мы к пещере. Наверху встретил нас сквайр.

Со мной он обошёлся очень ласково. О моём бегстве не сказал ни единого слова: не хвалил меня и не ругал. Но когда Сильвер учтиво отдал ему честь, он покраснел от гнева.

— Джон Сильвер, — сказал он, — вы гнусный обманщик и негодяй! Чудовищный обманщик, сэр! Меня уговорили не преследовать вас, и я обещал, что не буду. Но мертвецы, сэр, висят у вас на шее, как мельничные жернова…

— Сердечно вам благодарен, сэр, — ответил Долговязый Джон, снова отдавая ему честь.

— Не смейте меня благодарить! — крикнул сквайр. — Из-за вас я нарушаю свой долг! Отойдите прочь от меня!

Мы вошли в пещеру. Она была просторна и полна свежего воздуха. Из-под земли пробивался источник чистейшей воды и вытекал в небольшое озерко, окаймлённое густыми папоротниками. Пол был песчаный. Перед пылающим костром лежал капитан Смоллетт. А в дальнем углу сияла груда золотых монет и штабеля слитков. Это были сокровища Флинта — те самые, ради которых мы проделали такой длинный, такой утомительный путь, ради которых погибли семнадцать человек из экипажа «Испаньолы».

«Вот страхи!» — подумала Катюха, быстро перевернув страничку той стороной, на которую налипало повидло, и, пока добрела до дому, прочитала и её — всё там было невероятно, таинственно, как в страшной сказке. И пока разжигала она керогаз, всё представляла себе этих разбойников и как они могли бы, например, развернуться на том заросшем сиренево-сизой лозой островке, который образовался посреди реки, напротив пляжа. Там в самый раз было бы драться из-за денег разбойникам, на том островке, который и прозван каким-то странным, чужим словом — Алямс.

Почувствовав угощение, пятнистая кошка тёрлась о её ноги выпрямленным, энергичным, камышово-мягким хвостом и мешала разводить муку, мешала класть кремовое тесто на раздражающуюся вдруг сковороду. Так надо было скорей напечь оладий! День уже вошёл в полную силу, умолк, разомлев на солнце, жук-древоточец, и несколько раз треснула на крыше хибары пересохшая дранка. И слышно было, как повизгивают у колонки малыши, как поливают друг дружку струёй из-под ладони, а самая сильная, самая дальняя струя достигла окон и постучала дождиком в стекло!