Пока крестьянин и офицер спорили о судьбе летчика, из своего дома на окраине города Нойса (сейчас это уже пригород Дюссельдорфа) появилась госпожа Пайффер. Обломки передней части самолета упали на железнодорожные пути, которые граничили с ее землей, и она не была в восторге от происшедшего. (Задняя часть самолета вместе с трупами некоторых членов экипажа, один из которых потерял где-то в воздухе ноги, упала в километре от места падения передней части.) Фрау Пайффер наблюдала за всем происходящим из окна своего дома. В последнее время она перестала ходить в бомбоубежище во время бомбежек. Немецкие солдаты оказались практически подростками, и Пайффер, воспользовавшись авторитетом своего возраста, приказала им оказать первую медицинскую помощь сбитому летчику.

Отец пришел в себя. Он лежал на снегу рядом с мертвыми членами всего экипажа. «Я то терял сознание, то снова приходил в него, — рассказывал он мне. — Я был безумно счастлив. Может быть, причиной тому были мои ранения. Может быть, кто-то дал мне морфий. Не знаю. Но я не ощущал боли и был счастлив от того, что жив».

Слева от отца лежал полковник Хантер, его начальник и второй пилот во время последнего вылета. Как капитан боевой машины отец нес ответственность за безопасность своего экипажа. Теперь лежащий на свежевыпавшем снегу полковник был мертв. Лейтенант чувствовал себя виноватым за то, что все погибли, а он выжил.

Но он не успел глубоко погрузиться в свои противоречивые чувства, так как его начало рвать кровью. Отец решил, что у него повреждены внутренние органы. Мгновенно радость сменилась чувством ужаса от того, что он неизбежно умрет. Пережить все это и умереть здесь, на снегу?! Отец начал плакать, и к нему подошел немецкий солдат, совсем мальчишка. Немец наклонился и поставил на место отрезанный нос американского лейтенанта. Нос, державшийся на лоскуте кожи, отрезал кусок стекла или металла. Тогда отец понял, что, лежа на спине, он глотал вытекающую из свежей раны кровь, от которой его рвало. «Я буду жить!» — и он снова чувствовал себя на седьмом небе от счастья. После этого отец опять потерял сознание. Фрау Пайффер приказала солдатам перенести американского лейтенанта в ее дом. Когда отец снова пришел в сознание, он лежал около горящего камина. Хозяйка дала ему чая и сигарету. Так как обе руки и ноги, а также многие ребра были сломаны, женщине пришлось держать для него и чашку, и сигарету. Отец подумал: «А жизнь в плену не такая уж и плохая. Интересно, в каждом лагере для военнопленных есть камин и угощают чаем с сигаретой?»

Потом к дому подъехал грузовик, отца забросили в кузов и куда-то повезли по промерзшей земле. «Меня начало подбрасывать на промерзших ухабах, и я почувствовал, как концы разломанных костей трутся друг о друга», — вспоминал он. Боль была такой страшной, что отец закричал и кричал до тех пор, пока снова не потерял сознание. Каждый раз, приходя в себя, он снова начинал кричать, после чего опять терял сознание.

Наконец, они прибыли в лагерь для военнопленных в Герресхайме. Отец оказался в подвальном помещении вместе с заключенными из всех стран Европы и из США. Один из узников, француз доктор Жери, оказался участником Сопротивления. Он был хирургом, и власти лагеря выдали ему минимальный набор препаратов и инструментов, чтобы он мог оказывать медицинскую помощь заключенным. В созданном доктором импровизированном лазарете работало несколько медбратьев.

Доктор Жери обмотал тело отца струнами от пианино, наложил импровизированные шины и, как большого паука-альбиноса, подвесил под потолок подвала под лампочкой без абажура.

В последующие дни и недели доктор Жери постепенно затягивал струны от пианино — так сказать, настраивал музыкальный инструмент, отчего мой отец орал благим матом так, как не орал с тех пор, как его привезли в лагерь на грузовике. Отец умолял дать ему морфия, на что доктор отвечал: «Да? А как кричат дети, которых ты бомбил, слышал? Морфий предназначен для героев. Не для американских летчиков, которые бомбят детей». Потом он еще сильнее закручивал струны, отчего отец кричал еще громче. Жери был пацифистом. «Странно, — думал отец, — меня пытают не немцы, а союзники». Он ощущал к Жери столько же любви, сколько и ненависти.

Восьмая армия американских ВВС продолжала наносить бомбовые удары по району, в котором находился лагерь отца. Заключенные слышали гул пролетающих самолетов, после чего земля сотрясалась и электрическая лампочка над кроватью отца начинала трястись от близких разрывов пятисотфунтовых бомб. Отец смотрел на раскачивающуюся лампочку и слушал, как струны пианино поют странную, диссонансную мелодию, напоминающую произведение Бартока, прелюдию к прямому попаданию в здание, которое разнесет в клочья всех его обитателей. Когда бомбы падали совсем близко, лампочка на проводе качалась так сильно, что разбивалась о потолок, осыпая его мелкими кусочками битого стекла.

Когда на немецкие поля пришла весна, кости отца срослись. Мускулистый медбрат, француз по имени Анри Моро, брал его, как ребенка, относил наверх и сажал на солнце, предварительно накрыв одеялом. В один апрельский день отец, укрыв колени одеялом, сидел на стуле на солнце. Стояла прекрасная, почти безоблачная погода. До этого дул сильный ветер и унес запахи войны, которые иногда висели в воздухе. Солнце было ласковым, а воздух прохладным. Отец был один, за исключением охранников, которые стояли в стороне. Отец смотрел на далекие холмы, мечтал и подремывал. Мечтал он в основном о еде. Охранники питались картошкой, потому что никакой другой еды не было. Очистки картошки они отдавали заключенным, и те делали из них жидкий суп. Медленно умирая с голоду, отец в лагере решил, что ему очень нравится майонез, который он, кстати, любит по сей день. Еще отец вспоминал свою мать Розу, которая выращивала розы и занималась керамикой, а также свою невесту, мою будущую мать Анну Мари Мошер (дедушка которой работал железнодорожником и которого переехал поезд в день его шестидесятилетия).

Отец вспоминал свою старую собаку по кличке Джи Ай и как его отец Августин приходил к Розе после работы и жарил шашлык на дровах из мескитового дерева в выложенном камнями кострище в саду, чтобы потом продавать его местным рабочим. Августин подметал сначала открытую веранду и крыльцо дома, а потом и проход от дома до грунтовой дороги, на которой они жили. Солнце садилось, и Августин мел между рядами роз, которые вырастали у моей бабушки такими красивыми.

Слева от отца двое охранников играли в карты. Справа несколько охранников стояли, уставившись в пространство, и двое солдат курили одну сигарету. Далекие холмы начинали зеленеть от травы. Отец чувствовал себя спокойным, почти счастливым, несмотря на спазмы в пустом желудке и боль в срастающихся костях.