Вдруг на дальней возвышенности он заметил какое-то движение. Отец присмотрелся и увидел, что это человек, который, казалось, вырос из-за холма. Человек постепенно приближался. Он передвигался так, будто нес тяжелую ношу. Он шел издалека, фигура его то появлялась на вершине одного холма, то исчезала, скрытая от глаз другими холмами. Человек находился слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть, но даже на большом расстоянии его фигура притягивала к себе внимание. Ранее отец никогда не замечал, чтобы люди вообще ходили в тех местах. Потом в движениях человека отец отметил что-то знакомое. На расстоянии он не мог рассмотреть детали, было понятно только, что человек несет большой рюкзак и, может быть, что-то еще.

Но отец никуда не торопился, он подремывал и смотрел на приближающуюся фигуру. Он не помнил, сколько прошло времени. Фигура приближалась и становилась все больше на фоне свежей изумрудной травы. Она зашла за холм и скрылась из глаз, потом опять появилась на другом холме, становясь все больше. Отец даже привстал со стула, настолько фигура и ее ноша его заинтриговали. В голове промелькнула мысль, что все, что он видит, скорее всего, бред умирающего от голода.

Наконец приближающуюся фигуру заметили и охранники. Картежники перестали играть. Один из курящих потушил сигарету носком сапога, выдул синий дым в неподвижный воздух и, прикрыв глаза ладонью от солнца, начал всматриваться в приближающегося человека. Охранники сбились в кучу, вглядываясь в фигуру, которая тогда переходила через поле с желтыми цветами. Стало видно, что человек одет в серо-зеленую камуфляжную форму и вооружен. Голова его казалась непропорционально большой и круглой. Неожиданно отец понял — идущий был в каске. Казалось, что он идет не по желтым цветам, а по раскаленному жидкому солнцу.

Охранники взяли шмайсеры наперевес. Все сосредоточили внимание на одинокой фигуре человека, который так долго шел и не торопился приходить. Казалось, что ландшафт то поглощал его, то опять преподносил взору, словно он колыхался на океанской волне желтых цветов. Все пристально наблюдали за ним, будто последователи древнего культа, ожидавшие долгожданное появление божества, которое пророчили их мифы.

Возможно, молодые немецкие охранники раньше отца поняли, кто приближается к лагерю. Фигура человека находилась на расстоянии двадцати метров от отца, когда тот, наконец, начал осознавать, кого он видит. Ум раненого летчика отказывался верить в то, что стоит у него перед глазами.

Потом отец услышал, как позвякивают котелок, штык, пистолет «Вальтер» P38, солдатские металлические бирки и кружка. Снаряжение издавало какую-то архаичную мелодию. Отец слышал шарканье ботинок, слышал самые разные звуки вплоть до тряски вещей в набитом рюкзаке. Никто, никто в мире не ходит так, как шел этот человек. Сомнений больше не было — на свете существует только один тип людей, выглядящих так расслабленно и при этом так грациозно. Беспечная походка, безразличное спокойствие и абсолютная уверенность, с которой человек приближался к лагерю, — все это уже стало легендой, запечатленной во многих романах и фильмах.

Человек находился на расстоянии всего нескольких метров, когда отец понял, кто он. Отец посмотрел на охранников, которые, как он думал, должны были передернуть затворы автоматов и открыть огонь. Вместо этого он увидел, что на их молодых лицах появилось выражение не страха, а облегчения от того, что все это наконец закончилось. Одинокая фигура подошла еще ближе, и они бросили оружие и подняли вверх руки.

Одинокий рядовой спокойно и с достоинством прошел мимо охранников, стоявших с поднятыми руками, словно вросшие в землю столбы. Американский разведчик направился прямо к отцу. Когда тень солдата заслонила слепившее отца солнце, он смог рассмотреть его лицо: большие кривые зубы, ухмылка, мягкие, неопределенного цвета волосы и загорелое лицо под каской. В руке солдат небрежно держал винтовку М-1.

Он жевал жвачку.

Солдат ухмыльнулся отцу, достал из кармана пачку Lucky Strike и дал ему одну сигарету. Отец взял ее здоровой левой рукой, после чего солдат с молниеносной быстротой боевого ветерана щелкнул зажигалкой Zippo и зажег сначала свою, а потом, заботливо прикрывая руками огонь, отцовскую. Глядя друг на друга, оба выпустили дым.

— Ну, привет, солдат, — сказал солдат.

— Рад тебя видеть, — ответил отец.

— Тебе поесть не помешает, — сказал солдат.

— Точно не помешает, — согласился отец.

И его начало трясти — отчего, отец не знал.

Солдат поставил на землю рюкзак, порылся в его содержимом и вынул кусок сыра и буханку черствого хлеба. Он оторвал кусок хлеба и дал его отцу, потом достал нож и стремительным движением отрезал толстый кусок сыра. Отец набросился на еду и начал есть жадно и громко, как собака. У него не было сил сдерживаться, и он смотрел на каждый кусок еды так, словно кто-то может его украсть. Отец заметил, что улыбка солдата стала грустной, и подумал, что, наверное, он представляет собой жалкое зрелище — в порванной, застиранной и покрытой пятнами крови летной форме. Когда отец попал в плен, он весил восемьдесят пять килограммов. Когда его вывозили назад в Штаты — шестьдесят килограммов.

В каждой семье существуют свои ритуалы выживания, кодексы чести и четкие представления о том, что значит быть достойным. Когда я был маленьким, моя мать каждый год 23 января устраивала специальный обед в память дня, когда бомбардировщик отца сбили над Германией. Каждый год я узнавал новую деталь этого происшествия. (Иногда ночью я просыпался от криков отца, которому снились кошмары.) Я, конечно, понимал, что это правдивая история, но все же мне было сложно представить, что парень, упавший с неба, и мой отец — один и тот же человек. Хотя все доказательства я мог видеть своими глазами на теле папы. В его правой руке был вставлен стальной штырь, и он мог сгибать ее в локте всего на несколько сантиметров. Когда отец прыгал с трамплина в бассейн, я видел, что во многих местах его кости срослись неровно. (Поразительно, что он вообще мог ходить, не говоря уже о том, чтобы управлять автомобилем.) Когда я был совсем маленьким и не доходил папе до пояса, я прекрасно видел страшные шрамы на его ногах. Ноги отца были настолько деформированы от удара, что, когда один из моих братьев, Филипп, был совсем маленьким, он испугался их и горько расплакался. Чтобы отец мог ходить без боли, ему приходилось заказывать специальную обувь.