О том, что дело обстояло именно так, напоминает принятие в штыки статьи «Затворники», помещенной в «Советском спорте» вскоре после мексиканского чемпионата мира 1970 года. Она принадлежала перу писателя и журналиста Александра Кикнадзе (отца двух деятелей сегодняшнего спортивного телевещания – Василия и Кирилла). Главного редактора газеты Н.С.Киселева затаскали по кабинетам ЦК партии и Спорткомитета, требуя объяснений, зачем опубликовал зловредный материал. А говорилось в нем, что наши футболисты на чемпионате были психологически подавлены, если не раздавлены режимом «осажденной крепости», усталостью друг от друга и опостылевших разговоров о футболе с напоминаниями об ответственности перед народом. Никому из штаба делегации и в голову не приходило отвлечь игроков хотя бы пинг-понгом и шахматами. Советская сборная была единственная из 16 команд, которую не выпускали с базы ни на экскурсии по прекрасному городу Мехико, ни на корриду. Разве не о тех же материях пекся Яшин?

Для того чтобы такой посыл дошел туда, где санкционируются даже малейшие перемены, надо было встречаться не меньше чем с секретарем ЦК КПСС. Но такие величины со спортсменами не знались. Больших писателей, актеров изредка еще могли выслушать в силу их идеологической опасности. А на великих спортсменов, только в чьем-то извращенном представлении номенклатурно приближенных, на деле же бесправных, зачем было тратить время – что они понимают? Но мы-то, журналисты, знали, что есть такие, кто очень даже понимает. Я – по общению с тем же Яшиным, пусть не слишком регулярному, скорее обрывочному.

Когда мы с ним делали перекуры в работе над обширным интервью, которое Яшин давал мне для справочника-календаря «Футбол. 1972», интересно было послушать собеседника «не для печати», куда цензура все равно не пропустила бы некоторые пассажи – я уже с этим сталкивался. Стоило собеседника чуть подтолкнуть, он увлекался размышлениями вслух. Я не догадался после встречи записать их, дурень, многое стерлось, но помню такое высказывание:

– Уравниловка до добра не доведет. И в экономике (я знал, но особенно это усвоил, когда учился в ВПШ), и в футболе. Все получают почти одинаково, у футболиста нет стимула напрягаться, совершенствоваться, он может валять дурака. Если мало-мальски приличный игрок, не боится и отчисления – кто же его отпустит к противнику? Шум, гам, а он свое. Штраф даже гуманнее – никто не унижал бы криком и матом, он знал бы, что заработал такое наказание. Премировать у нас пора не за выигрыш, а за отношение к делу – как тренируется и как выкладывается в игре. Сейчас-то все обезличено, всем практически поровну, а ведь братьям-футболистам еще мало – начинают спекулировать. Везут из-за границы тряпье, а здесь торгуют или за кордоном икру продают. Некоторые, у кого была ставка чуть поменьше моей, по сравнению со мной были бы богачи, если бы не пропивали. Мне грех жаловаться, я обеспечен, да и много нам не надо, но получалось как: кто похуже играет, имя еще себе не заработал, гуляет себе в полное удовольствие. Или: едем за границу, а всем выдают поровну – что мальцу какому-нибудь, что мне, а контракт ведь под меня составлен: если я на поле, команде полагается в несколько раз больше. За одинаковые гроши в валюте я корячусь – так приучен, а ему зачем? Несправедливо. Но это полдела, но футбол губится – вот что не дает покоя!

Однажды столкнулся с ним у входа в Спорткомитет на Скатертном. Смотрю, паркует свою «Волгу», жду, увидел с противоположного тротуара, приветливо машет. Посмотрел на часы:

– Десять минут до совещания, можно покурить.

– А что за совещание, Лев Иванович?

– Да у Ивонина (зампред Спорткомитета, курировавший футбол. – АС).Собирает начальников команд, еще кого-то.

– Что вдруг?

– Не нравится, что происходит. Низкая отдача игроков, «сплав» игр. Зрители не ходят. Качества же нет.

– И что: будет, как говорил Райкин, «какчество»?

– Да, стоит только Ивонину речь толкнуть, как все изменится. Что эти совещания могут решить? Ведь ни одного нового слова. Мелем воду в ступе. Виктор Андреевич – мужик неплохой, но опять начнет толковать о планах воспитательной работы, об индивидуальном подходе к каждому, об общественном воздействии, о связи с предприятиями… Я это уже тысячу лет слышу, а больному становится все хуже. Идеи же есть, только боятся их даже во сне увидеть.

– Какие же?

– Что мы носимся с этим любительским футболом, кого обманываем? Только самих себя. Профессиональных актеров не стесняемся, а футболистам не положено. Будут профессиональнее, станут получать по-другому, это заставит стараться, за проказы будут штрафовать, смотришь – и артистизм появится. А договорные игры, ничейки эти деланные исчезнут…

– Чего захотели, Лев Иванович!

– Да это и произнести нельзя, сочтут не вполне нормальным, а то на парткоме шкуру снимут. Я заикнулся как-то в большом кабинете, хозяин стал отмахиваться как от чумового – не моги и думать, Лев Иванович. Так что сейчас Виктор Андреевич нарисует программу действий пунктов на десять, а мы по командам – новые бумажки плодить, чтобы при проверке отчитаться.

Яшинские рассуждения действительно звучали диссонансом болотному времени, звучали порой наивно, о тех же заработках и «договорных играх», к примеру: вот профессиональный футбол давно на дворе, получают его подданные иногда даже побольше, чем в европейских клубах, а выступают слабее ходивших в любителях предшественников, от поддельных результатов спасу и вовсе нет. Но Яшин-то знал, что без профессионализации футбола совсем ничего не получится. В общем человек думал, терзался, а не покорно высиживал в кабинете или на сцене в каком-нибудь президиуме. Не лежал на печи, умирая от тоски, как вышло в изображении Евгения Рубина.

Я тоже видел его за канцелярским столом, только в Управлении футбола Спорткомитета, и не пустом, а заваленном бумагами, что-то читал, подписывал. Но это казалось безумно далеким от насущного, витал в своих мыслях. Он так долго горевал не по оставленным воротам, знал ведь, что это рабочее место не вечное, придется сменить, но сменить-то хотелось на что-то человеческое, а не бумажное. Не сумел и не помогли. Вот в чем драма, а вовсе не в овладевшей им лени.

В общем, середина 70-х обернулась для Льва Ивановича временем бурных рабочих перемен, которое для иного, может быть, не было бы столь мрачным. Но отчужденность, неприкаянность Яшина слишком бросались в глаза ближайшему окружению. И это вполне понятно. Сановная немилость предопределила крутой поворот в его жизни: отдав «Динамо» все без исключения годы своей спортивной деятельности, а их набралось к тому времени ни много ни мало – 28, он был, по сути, выдавлен из родной обители. И можно себе представить, как переживал это расставание.