Откуда он такой взялся – Яшин? Как все мы – из детства. Существует теория, доказывающая, что человеческий характер в основе своей закладывается в довольно раннем, во всяком случае, дошкольном детстве. Родители Яшина – Иван Петрович и Александра Петровна, конечно же, не предпринимали, да и не могли предпринять специальных педагогических усилий, ему достаточно было впитать простые и непритязательные нравы и привычки, сложившиеся в семье. А замешены они были на человеческой порядочности – только и всего. Раннее взросление в военные годы лишь добавило ответственности перед окружающими, прораставшей в его натуре под влиянием отца.

Эту ответственность быстро обнаружил, взяв в молодежную команду «Динамо», Аркадий Иванович Чернышев. Какую-то основательность во всем, что делал его подшефный, сразу подметил и Алексей Петрович Хомич. Даже бытовые мелочи, не говоря уже об игре, выдавали в новичке аккуратиста – с легкой руки Левиной бабушки выстиранная и тщательно отглаженная форма всегда была уложена на полке шкафа ровной горкой (потом эту немудреную привычку переняли другие динамовцы). Роль опекуна определили основному вратарю команды тренеры, именно к нему в комнату динамовского общежития подселили новичка на вечных, почти непрерывных сборах: «Пусть дышит вратарским воздухом». Яшин, как еще недавно за заводским вратарем Гусевым, носил за легендарным Тигром чемоданчик, жесткий, окованный металлическим ободом – подобных теперь не существует в природе.

Хомичу шел уже тридцатый год, он чувствовал, что долго не продержаться, поэтому хотелось найти такого парня, которому мог бы передать то, что накопил, как в свое время ему самому помогал войти в дело предшественник – Борис Кочетов. И сам того не зная, Якушин пошел навстречу этому желанию. Познакомившись с Яшиным поближе, Хомич еще больше загорелся, обнаружив много общего в своей с ним биографии: оба из рабочих семей, в раннем детстве потеряли одного из родителей (он отца, новичок– мать), оба подростками встали к станку

На тренировку новоявленный учитель и ученик выходили с запасными майками и полотенцами, потому что пощады от старых партнеров Хомича ждать не приходилось – бить умели. От их беспрестанных и мощных ударов, вспоминал Алексей Петрович, соль выступала на висках. Полотенца помогали плохо. Весной, когда Гагру заливали дожди и приходилось, ловя мяч, то и дело падать в грязную жижу, ко второй, вечерней тренировке не успевали высушивать форму. Заставший их совместные занятия Виктор Царев после таких тренировочных сеансов, на которых человек-легенда наставлял его товарища по молодежной команде «Динамо», сравнивал эту вратарскую пару с шахтерами, только вышедшими из забоя – такими плелись они в раздевалку черными и осунувшимися.

Яшин, молчаливый и стеснительный, не любил донимать лишними вопросами (хотя Петрович был вполне доступный, даже простецкий человек), больше присматривался, наблюдал за его повадками. Размышлял над вратарскими премудростями, но постигал их, скорее, в действии. Тренироваться было, понятно, тяжело, но жуть как интересно. Он и сам не осознавал тогда, что это был не механический, а с каждым занятием все более творческий процесс, в котором, собственно, и родился ЯШИН.

Он всю жизнь был, конечно, благодарен своим учителям, начиная с первых, еще заводских тренеров – Владимира Чечерова, как раз и определившего его неизвестно почему в ворота, и Алексея Гусева, прививавшего начальные вратарские навыки, да первого динамовского – Аркадия Чернышева, который лишь за два открытия – Яшина в футболе и Мальцева в хоккее – достоин памятника. Был благодарен Михаилу Якушину, Ивану Станкевичу, Алексею Хомичу, Михаилу Семичастному, Гавриилу Качалину, Александру Пономареву, Константину Бескову, многим другим, принявшим участие в его судьбе. Себя благодарить особенно не умел, но его тренеры как в «Динамо», так и в сборной были убеждены, а мне остается только присоединиться к их мнению, что по честному, так называемому гамбургскому счету, Яшин в своем восхождении больше всего обязан не кому бы то ни было, а самому себе. Таких американцы называют «self-made man». В переводе с английского это означает «человек, сделавший себя сам».

Вратарскую науку Яшин осваивал настойчиво. На тренировках себя не жалел, чтобы преодолеть и чужое неверие, и собственную неуверенность. Понукать его тренерам не приходилось: он попросту боготворил это славное дело – футбол и хотел такому чуду соответствовать. В полной мере соответствовал и своему же ответу на журналистские попытки докопаться до корней пришедшей к нему позже вратарской неповторимости: «Наш удел – греметь костями о землю» (умел же сказануть, черт возьми). И действительно «гремел» часами, весь в пыли и грязи – сами знаете, какие у нас водились и водятся тренировочные поля, особенно по весне и осени. Просил бить ему двумя-тремя мячами. Бросался за одним, вскакивал, нырял за другим. Злился, правда, даже огрызался, когда били, говоря языком физики, не последовательно, а параллельно, иными словами, не с малыми интервалами, а одновременно – это распыляло, рассредоточивало внимание.

Впервые вызванный в начале 60-х на сборы национальной команды СССР, Валерий Лобановский был поражен, как много и самозабвенно, абсолютно не щадя себя, работал Яшин на тренировках – «падая и вставая, снова падая и вставая, без устали и без нытья». То, что узрел и неожиданно открыл для себя киевлянин, уже лет десять или около того было ведомо и привычно московским одноклубникам и старожилам сборной. «Его самоотдача иногда даже пугала нас, – не переставал удивляться спустя целую вечность Константин Крижевский. – Однажды во время тренировки Лева упал в обморок. Хорошо, рядом находился врач, быстро привел его в чувство. Мы испугались, не перегрузка ли. Доктор говорит: нет, к большой работе он уже привык, но уж слишком отдается игре, слишком рьяно за все берется». Но иначе не умел.

Не умел и жаловаться на трудности, не привык бравировать ими. Как-то сказал мне: «Я не очень люблю, когда выпячивают трудности своего дела. Киноактеры, бывает, рассказывают об адском труде на съемках, балерины – о выматывающем тренаже. Каждое дело трудное, если его не любишь или оно надоело. Если это твое родное дело, если прирос к нему, трудностей не замечаешь. В футболе полагается вкалывать на тренировках, но лично мне это было не в тягость».

Когда был уже в возрасте, за ним не могли угнаться резервисты, хотя были младше на 10–15 лет – присаживались на травку в изнеможении, пока Яшин продолжал «греметь костями». Огромные нагрузки – десятки и сотни ударов за тренировочный день – вошли в привычку, стали, можно сказать, потребностью организма. Единственное, что стал позволять себе со временем, – не летать ласточкой за каждым мячом. Здравый смысл подсказывал ему, что в этом случае физический и нервный износ был бы чрезмерным. Часть таких ударов старался отбивать ногами (и этот навык ох как пригодился в игре!), а некоторые просто провожал глазами, как бы дотягиваясь до мяча мысленно, репетируя бросок в уме. Стоп! Чуть задержим внимание на этом «в уме».