— Ну, вот. А это вызвало временное прекращение подачи крови к мозгу.

Выписала 5 (пять) рецептов.

Сказала, что надо избегать жары, не оставаться надолго одной.

Я спросила, какие могут быть последствия моих обмороков.

— Например, паралич возможен?

— Это не исключено, — ответила она с забавным апломбом молодого специалиста.

Сын сходил в аптеку.

В квартире у нас запахло лекарствами».

Из письма Н. С. от 24.VIII.62 г.

«…Еще до болезни, месяца полтора назад, узнав из газет о новом произведении Степанова „Семья Звонаревых“, я обратилась через редакцию к автору с просьбой сообщить о судьбе сестры Вари Звонаревой. Героиню я встречала у ее родителей, а с ее старшей сестрой Раисой была в очень хороших отношениях. Я Вам, кажется, уже писала, что она была женой молодого Стесселя, и уже одно это было незаурядным, так как ее отец был главным обвинителем в суде над отцом ее мужа.

Хотя Степанов, как Вы знаете, тяжело болен, я получила исчерпывающий ответ, из которого узнала о трагической смерти Руси, попавшей лет 10 назад под автомобиль в Ницце.

Вы спрашиваете: соблюдаю ли я предписанный мне режим? Дорогой мой, мне надо бы изменить не режим, а всю мою жизнь — начиная лет с шести, если не раньше.

Гуляю ли я? Что Вам ответить? Если я утром вынесу с пятого этажа ведро с мусором, схожу для себя за молоком (принимаю cali jodati), за хлебом, посижу на балконе, пока не падают на него солнечные лучи, — вот и все мое гулянье.

Не узнаю себя. Что со мной сталось? Давно ли я свободно переносила сорокаградусную жару, ухаживала за огородом и цветником, носила воду для полива, стирала и даже купалась… Соседи удивлялись моей бодрости и энергии, а сейчас я — развалина.

…Больше всего меня угнетает полное одиночество, продолжающееся без малого год! И нет надежды, что это прозябание станет жизнью. „Живу, чтобы есть!“ Нет, эта формула мольеровского персонажа мне претит…

Одна, одна, всегда, каждый час и каждую минуту одна — и при этом вокруг люди, которых я должна считать и называть „своими“!..

…Только что принесли Ваше авиаписьмо — такое большое и хорошее. Что Вы такое говорите об „угрызениях совести“?! То, что я пишу о нем, я делаю как всегда с большой радостью. К сожалению, делать это приходится украдкой. Если дома узнают, что я касаюсь этой темы, — не могу представить, что и будет!

Думаю, что в начале будущего месяца я пришлю Вам полную (насколько это в моих возможностях) биографию Сергея Семеновича. Куда Вам писать? Долго ли Вы собираетесь пробыть в Эстонии? Уехал ли Ваш приятель-литературовед?

Вот как незаметно пролетело время! Подумайте: еще год, и Машенька пойдет в школу. А когда я написала Вам (после Вашего выступления по радио) первое письмо, Ваша дочка вряд ли умела ходить!

Успешно ли подвигается Ваша книга? Буду ждать с нетерпением ее выхода. Ведь „Ваша Маша“ — это и „наша Маша“.

Последнее время мне довольно часто пишет внучка Рита. Она теперь работает бухгалтером в Госбанке, недавно сдала экзамен и принята на заочное отделение финансово-экономического института в Новосибирске.

Вы спрашиваете: почему только черные мухи?.. Потому, Алексей Иванович, что других было мало в моей жизни.

Нет, были все-таки. Но все это или детство, или ранняя молодость, девические годы и — полтора года на хуторе Новопетровка…»

…На дворе стоял сентябрь, конец его. День был веселый, солнечный, но не такой удушливо жаркий, как вчера и третьего дня, когда она с трудом переходила улицу — асфальт раскалился до того, что сквозь тапочки жгло ноги. Но не из-за погоды же так легко и спокойно на душе, такое равновесие в мыслях? Неужели оттого только, что — одна, что можно расслабить мышцы, выйти из этого гадкого, невыносимо тягостного состояния, когда целый день кажется, будто на тебя пистолет наведен?!

Юра и Женя с утра на пляже, она перемыла посуду, послушала последние известия, заштопала локоть на кофточке, перебрала полчашки крупы — той, что когда-то в Петербурге называли «смоленской», — и вспомнила, что надо еще что-то сделать, что-то важное. Да… Пантелеев ждет… обещал товарищу… надо пользоваться минутой, пользоваться тишиной, тем, что никого нет дома.

Ах, какая тишина! Только будильник тикает, да в холодильнике что-то покряхтывает и вздыхает. Пользуйся минутой, старуха! Скоро из Киева приедет Юрий-младший, «юниор», как называет его отец, и тогда — прощай всякий покой: целый день товарищи, хлопанье дверей, дурацкий гогот, какой-то слабенький, немужественный запах сигарет, завывающие пластинки…