— Дело в том, что Гаэтан молчит. — Вид у него был озабоченный.

— А другие ваши дети? — спросила Жозефина.

— Старший, Шарль-Анри, ее не знал, он учится в лицее. А у Домитиль она никогда не вела… Меня беспокоит только Гаэтан. А поскольку он учится в одном классе с вашей дочерью… Может, они говорили об этом?

— Она мне не рассказывала.

— Я слышал, вас вызывали в полицию.

— Да. На меня тоже напали, совсем недавно.

— Таким же образом?

— Ох, нет! Не сравнить с тем, что случилось с бедной мадам Бертье.

— А вот комиссар полиции сравнил. Я ходил к нему, он меня принял.

— Знаете, полицейские часто преувеличивают.

— Не думаю.

Эти слова он произнес сурово, как будто подозревал ее во лжи.

— В любом случае это неважно, я же не умерла! Я здесь, пью с вами шампанское!

— Я боюсь, как бы он не взялся за наших детей, — продолжал мсье Лефлок-Пиньель. — Надо потребовать, чтобы дом взяли под охрану, чтобы здесь постоянно дежурил полицейский.

— Круглосуточно?

— Не знаю. Это я и хотел с вами обсудить.

— Почему надо устанавливать охрану специально для нашего дома?

— Потому что на вас напали. Вы же не будете это отрицать?

— Я не уверена, что это тот же самый человек. Не люблю все валить в одну кучу и делать поспешные выводы…

— Но, мадам Кортес…

— Можете называть меня Жозефиной.

— Я… нет… Я предпочитаю «мадам Кортес».

— Как вам угодно…

Их разговор был прерван приходом Ширли, Гэри и Гортензии, нагруженных покупками и раскрасневшихся от холода. Они притопывали, дули на замерзшие пальцы и громко требовали шампанского. Жозефина представила всех друг другу. Эрве Лефлок-Пиньель церемонно поклонился Ширли и Гортензии. «Рад с вами познакомиться, — сказал он последней. — Ваша мама много о вас рассказывала». «Вот новости, — подумала Жозефина, — я вообще ничего о ней не говорила». Гортензия наградила Лефлок-Пиньеля самой любезной из своих улыбок, и Жозефина поняла, что тот сразу раскусил ее дочь. Гортензия явно была польщена и прониклась к нему величайшей симпатией.

— Вы, кажется, изучаете моду?

«Откуда он знает?» — удивилась Жозефина.

— Да. В Лондоне.

— Если вдруг я смогу вам помочь, скажите, у меня много знакомых в этой среде. В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке.

— Спасибо большое! Я запомню. Это очень кстати, мне скоро понадобится стажировка. Могу я записать ваш номер телефона?

Жозефина, не веря своим глазам, смотрела, как Гортензия пляшет вокруг Лефлок-Пиньеля, опутывает его паутиной, щебечет, кивает, записывает номер мобильного и заранее благодарит за помощь. Они еще поговорили о жизни в Лондоне, о системе образования, о преимуществах двуязычия. Гортензия рассказала, как она работает, принесла большую тетрадь, куда вклеивала образцы понравившихся тканей, показала наброски, которые делала, исходя из цвета и фактуры материи, вылавливая интересные силуэты среди прохожих. «Все, что ты нарисовал, надо уметь сшить. Это правило номер один нашей школы». Эрве Лефлок-Пиньель задавал вопросы, она отвечала неторопливо и подробно. Ширли и Жозефине достались роли статисток. Не успел он удалиться, как Гортензия вскричала: «Мама, вот мужчина для тебя!»

— Он женат, и у него трое детей!

— И что? Ты можешь с ним спать, а жене об этом знать не обязательно. И твоему исповеднику тоже.

— Гортензия! — возмутилась Жозефина.

— Отличное шампанское. Какого года? — спросила Ширли, чтобы сменить тему.

— Не знаю! Должно быть написано на этикетке, — рассеянно ответила Жозефина.

Что это еще за разговоры про соседа?! Нет, это надо прекратить, надо ей объяснить, что любовь — серьезная вещь, что нельзя кидаться на шею первому попавшемуся франту.

— Ну а ты, девочка моя, — спросила она, — ты сейчас… влюблена в кого-нибудь?

Гортензия отпила глоток шампанского и вздохнула:

— Ну вот! Снова здорово! Опять высокие слова! Ты хочешь знать, не встретила ли я красивого, богатого и умного мужчину, от которого потеряла голову?

Жозефина с надеждой кивнула.

— Нет, — проронила Гортензия после небольшой паузы. — Но зато…

Она протянула матери бокал за новой порцией шампанского и сказала:

— Но зато я повстречала парня… Красивого… Правда красивого!

Жозефина тихо ахнула.

Ширли следила за их разговором и молила про себя: «Не верь, моя Жози, не мечтай, опять налетишь на каменную стену». Гэри улыбался: он предвидел, каким ударом для сентиментальной Жозефины будет ответ ее дочери.

— И сколько это продолжалось?

— Две недели. Мы сплелись в душной страсти…

— А потом? — спросила Жозефина, еще на что-то надеясь.

— А потом все, стало неприкольно. Ни-че-го. Глушняк. Представляешь, однажды у него задралась штанина, и я увидела белый носочек. Белый носочек на волосатой лодыжке… Брр, чуть не стошнило!

— Боже правый! Ну у тебя и представления о любви! — вздохнула Жозефина.

— Да это не любовь, мама!

— Они сейчас сперва ложатся в постель, а потом уже влюбляются, — пояснила Ширли.

— Влюбленные мужчины такие скучные! — зевнула Гортензия.

— Но я в любом случае не собираюсь сплетаться в душной страсти с Эрве Лефлок-Пиньелем, — пробормотала Жозефина. Ей казалось, что все над ней смеются.

— А я бы на твоем месте не зарекалась, — хмыкнула Гортензия. — Он вполне в твоем вкусе и не сводил с тебя глаз. А глаза-то блестят! И он как будто ощупывал тебя, не касаясь, это было… неотразимо!