Ширли почувствовала, что Жозефине неловко. Пора кончать шутки, а то подруга воспринимает их слишком серьезно. Что случилось с ее чувством юмора? А может, этот человек ей и правда нравится? Он, my God, is really good looking [38] .

— Уж не знаю, как это у мамы получается, но вокруг нее вечно вьются привлекательные мужчины, — примирительно заключила Гортензия, пытаясь свести все к комплименту.

— Спасибо, милая, — сказала Жозефина с натянутой улыбкой, чтобы закрепить это хрупкое перемирие. — А ты, Гэри? Ты романтик или потребитель, как Гортензия?

— Вынужден тебя разочаровать, Жози, но на данный момент я охочусь за жирной богатой телкой. Так что учусь быть жирным телком!

— Ясно. В общем, я одна среди вас такая клуша, как всегда…

— Ну нет, не одна! — проворчала Гортензия. — Есть же еще красавчик Лука! А кстати, почему он отсутствует? Ты его не пригласила?

— Он встречает Рождество с братом.

— Надо было и брата пригласить! Я видела его фотку в Интернете. Агентство «Сапфир», галерея Вивьенн. Этот Витторио Джамбелли обалденно красивый! Такой загадочный язвительный брюнет. Уж я бы его не упустила!

Их разговор прервал еще один звонок в дверь: явился Филипп с целым ящиком шампанского. За ним мрачно плелся понурый, тихий Александр.

— Шампанского на всех! — провозгласил Филипп.

Гортензия запрыгала от радости. «Рэдерер Розе», ее любимое шампанское! Филипп поманил Жозефину в прихожую — якобы помочь повесить их пальто.

— Надо поскорей развести кутерьму с подарками. Мы только что из клиники, это было ужасно.

— Стол накрыт. Индейка почти готова, через двадцать минут можно садиться. А потом подарки.

— Нет! Сперва подарки. Он тогда немного развеется. Поужинаем потом.

— Ладно, — согласилась она, удивленная его властным тоном.

— А Зоэ нет?

— Она у себя в комнате, сейчас позову…

— А ты-то как?

Он взял ее за руку, притянул к себе.

Она почувствовала тепло его тела под влажным шерстяным пиджаком, ее уши вспыхнули; она поспешно затараторила, скрывая замешательство: да-да, ничего, будь добр, разожги камин, а я пока переоденусь и причешусь. Он прижал палец к ее губам, постоял с минуту, пристально глядя на нее — Жозефине показалось, что прошла целая вечность, — и со вздохом сожаления отпустил.

В камине потрескивал огонь. На паркете, выложенном елочкой, сияла груда подарков. Компания разделилась на два лагеря: взрослые предвкушали лишь радость дарить и втайне надеялись, что не промахнулись, а молодое поколение нетерпеливо ожидало, сбудутся ли его сокровенные мечты. Одни слегка тревожились, а другие гадали, придется ли скрывать разочарование или можно будет предаться бурному и искреннему восторгу.

Жозефина не любила ритуал раздачи подарков. Каждый раз она испытывала какое-то необъяснимое разочарование, как будто разбивалась иллюзия бескорыстной любви, и каждый раз оставалась в уверенности, что не сумела выразить всю свою любовь. Ей хотелось разродиться горой, а на поверку почти всегда выходила мышь. Уверена, Гэри понимает мои чувства, сказала себе Жозефина, поймав его пристальный, ободряющий взгляд, говоривший: «Давай, come on [39] , Жози, улыбнись, Рождество все-таки, ты нам весь вечер испортишь своей похоронной миной». «Что, так заметно?» — глазами спросила Жозефина, удивленно вздернув брови. Гэри утвердительно кивнул. «ОК, постараюсь», — кивнула она в ответ.

Она повернулась к Ширли, которая объясняла Филиппу, в чем состоит ее деятельность по борьбе с тучностью школьников.

— В мире каждый день умирают восемь тысяч семьсот человек, и все из-за этих торговцев сахаром! В одной только Европе что ни год становится больше на четыреста тысяч тучных детей! Сначала они морили рабов на плантациях сахарного тростника, а теперь взялись за наших малышей и обсыпают их сахарной пудрой!

Филипп успокаивающе поднял руку:

— Может, ты слегка преувеличиваешь?

— Они лезут в каждую щель! Ставят автоматы со своей газировкой и шоколадками в школах, у детей портятся зубы, они жиреют! Еще бы, там такие бабки крутятся! Просто позор! Тебе надо вложиться в это дело. В конце концов, у тебя сын, его это тоже касается.

— Ты считаешь? — спросил Филипп, взглянув на Александра.

Мой сын скорей погибнет от тоски, а не от сахара.

Первое Рождество Александра без матери.

Первое Рождество без Ирис за долгие годы брака.

Их первое холостяцкое Рождество.

Двое мужчин лишились женского образа, который так долго царил в их душах. Из клиники они вышли молча. Так же молча, руки в карманы, прошли по усыпанной гравием аллее, не отрывая взгляд от собственных темных следов на белой изморози. Двое сироток из приюта. Обоим очень хотелось взяться за руки, но они держались молодцом. Прямые, полные достоинства, окутанные горем, как плащом.

— Шесть смертей в минуту, Филипп! И тебе все равно? — Ширли тоже взглянула на угловатую фигурку Александра. — Ладно, ты прав: ему есть куда толстеть, я утихаю. По-моему, кто-то говорил, что пора открывать подарки?