Шрифт:
— Вы меня любили… Так, Жозефина? Когда-то. Давно…
Она смущенно потупилась. Какая же это любовь, если она так быстро улетучилась…
— Жозефина… пожалуйста…
Она отвернулась. Не надо ее умолять. Это невыносимо…
Помолчали. Он вертел в руках пакетик сахара, разминал его в длинных пальцах, скручивал, разглаживал.
— Вы правы, Жозефина. Я обуза. Я как булыжник. Всех тащу на дно.
— Нет, Лука. Это не так.
— Именно так.
Их кофе остыл. Жозефина поморщилась.
— Хотите, возьму новый? Или еще что-нибудь? Апельсиновый сок? Стакан воды?
Она жестом остановила его. Довольно, Лука, довольно, умоляла она про себя. Я не хочу видеть, как вы унижаетесь и заискиваете.
Он повернулся к озеру. Заметил отряхивающуюся собаку, улыбнулся.
— В тот день все и началось… Верно? Когда я вас не выслушал…
Она не ответила и тоже стала смотреть на собаку. Хозяин бросил мячик в озеро, и пес ринулся за ним. Хозяин ждал, гордый своим искусством дрессировщика, гордый, что стоит ему щелкнуть пальцами, и животное исполнит приказ. Он огляделся, ища в глазах окружающих признания его власти.
— Знаете, что мы сделаем, Жозефина?
Он выпрямился с решительным видом.
— Я оставлю вам ключ от своей квартиры и…
— Нет! — вскричала Жозефина, ужаснувшись ответственности, которую он собирался на нее взвалить.
— Я оставлю вам ключ от своей квартиры, и, когда вы простите мое равнодушие и хамство, вы придете, и я буду ждать вас…
— Лука, не надо…
— Нет, надо. Я никогда так не делал. Это доказательство моей… эээ…
Жозефина ждала слова, которое чуть не вырвалось у него… Он его не произнес.
— Это доказательство моей привязанности…
Он встал, нашарил в кармане ключ, положил его рядом с остывшим кофе. Поцеловал Жозефину в волосы и сказал:
— До свидания, Жозефина.
Она смотрела ему вслед. Взяла ключ. Он был еще теплым. Сжала его в ладони — ненужное доказательство умершей любви.
Зоэ разговаривать не захотела.
Жозефина дождалась, когда дочь вернется из школы. Сказала ей: «Детка, нам нужно объясниться. Я готова выслушать все. Если ты что-то сделала не так и раскаиваешься или стыдишься, скажи мне, я не рассержусь, потому что люблю тебя больше всего на свете».
Зоэ поставила ранец в прихожей. Сняла пальто. Зашла на кухню. Помыла руки. Взяла полотенце. Вытерла руки. Отрезала три куска хлеба. Намазала маслом. Убрала масло в холодильник. Нож — в посудомоечную машину. Отломила два квадратика черного шоколада с миндалем. Сложила все на тарелку. Вернулась за ранцем в прихожую и, не слушая Жозефину, повторявшую: «Нужно поговорить, Зоэ, так больше не может продолжаться», закрыла дверь комнаты и не выходила до ужина.
Жозефина разогрела цыпленка по-баскски. Специально приготовила: Зоэ любила цыпленка по-баскски.
Они поужинали вдвоем, в полном молчании. У Жозефины стоял комок в горле. Зоэ подбирала соус, ни разу не взглянув на мать. Дождь стучал в окна кухни, стекал по ним крупными каплями. Когда капли большие, тяжелые, они долго остаются на стекле и их можно сосчитать.
— Ну что я тебе сделала? — закричала Жозефина: у нее не оставалось ни сил, ни слов, ни аргументов.
— Ты сама прекрасно знаешь, — невозмутимо ответила Зоэ.
Она собрала свою тарелку, стакан и приборы. Сложила в посудомоечную машину. Протерла губкой стол — только там, где сидела сама, стараясь не задеть ни одной маминой крошки, сложила свою салфетку, вымыла руки и вышла из кухни. Жозефина вскочила со стула и кинулась за ней. Зоэ закрыла дверь комнаты. Ключ два раза повернулся в замке.
— Я тебе не служанка! — закричала Жозефина. — Хоть бы спасибо сказала!
Зоэ открыла дверь и произнесла:
— Спасибо. Цыпленок был очень вкусный.
И захлопнула дверь перед онемевшей матерью.
Жозефина вернулась на кухню. Села перед своей нетронутой тарелкой. Посмотрела на холодного цыпленка, застывшего в соусе. На сморщенные помидоры и пожухший перец.
Она долго ждала за столом, уронив голову на руки.
Из комнаты Зоэ донеслась песня «Beatles»: «Don’t pass me by, don’t make me cry, don’t make me blue, cause you know, darling, I love only you» [65] . Бесполезно. Ни к чему вызывать ее на откровенность. Нельзя бороться с мертвецом. Тем более с живым мертвецом. У Жозефины вырвался горький смешок. Такого смеха она за собой еще не замечала. Он ей не понравился. Мне надо работать. Искать научного руководителя. Защищать диссертацию. Наука всегда спасала меня в самых тяжких ситуациях. Когда жизнь выкидывает какой-нибудь фортель, на помощь каждый раз приходят Средние века. Чтобы скрыть страх перед завтрашним днем или вчерашнее горе, я рассказывала девчонкам о цветовой символике. Голубой — цвет траура, фиолетовый связывается со смертью, зеленый — цвет надежды, проросшего зерна, желтый означает болезнь или грех, красный — кровь и огонь, как крест на груди крестоносца или плащ палача, черный — цвет ада и мрака. Дочки слушали, испуганно разинув рот, и я забывала обо всех проблемах.
65
«Не оставляй меня, не заставляй меня плакать и грустить, ведь ты знаешь, дорогая, я люблю только тебя» (англ.).
Ее размышления прервал телефон. Она долго не подходила, слушала, как он звонит, и наконец встала и сняла трубку.
— Жозефина?
Голос был радостный. Тон — беззаботный и веселый.
— Да, — выдавила Жозефина, стиснув трубку.
— Ты потеряла дар речи?
Жозефина смущенно хихикнула.
— Да нет, просто я настолько не ожидала…
— А я вот она! Вернулась к жизни… и, подчеркиваю, без всяких обид. Столько воды утекло, верно, Жози?
— …
— С тобой все в порядке? А то, по-моему, не совсем…