В остросатирической направленности своих публицистических сочинений Фонвизин был близок Новикову – в том числе, следуя ему, выступал прямым оппонентом Екатерины II и противником политики «послушания» и соглашательства. Так, в начале 1780-х годов императрица вновь поставила перед собой цель скорректировать общественное мнение по ряду общественно-политических и нравственно-духовных вопросов. В свете означенных задач потребовалась организация нового официального журнала. Таковым стал «Собеседник любителей русского слова» (1783), редактором которого была объявлена директор Петербургской Академии наук Е.Р. Дашкова.

Фонвизин неоднократно публиковал в этом журнале свои работы («Челобитная российской Минерве от российских писателей», «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание», «Кг. сочинителю „Былей и небылиц“ от сочинителя вопросов»), используя псевдоним «Иван Нельстецов», в чем также шел по стопам Новикова, который полемизировал с Екатериной II под псевдонимом «Правдулюбов». Адресатом публикаций была иронически переименованная императрица – «российская Минерва», автор цикла статей «Были и небылицы» (1783). Политика Екатерины II сводилась, по мнению Фонвизина, к порицанию «всякого знания, а особливо словесных наук» и к установке «почитать <их – знание и „словесные науки“> не иначе как уголовным делом» (208).

Екатерина II, отвечая сатирику, также проявила себя неординарным полемистом. Однако ее высказывания носили характер сознательного ухода от поставленных Фонвизиным сложнейших вопросов государственно-общественного мироустройства. В частности, Екатерина II при публикации «Нескольких вопросов» своего оппонента поместила их вместе со своими ответами, однозначно закрывающими практику дискуссии, и объявила Фонвизина носителем «свободоязычия, которого предки наши не имели» (211). Если Фонвизин восстал во имя борьбы за человеческое достоинство, за ценности знания и развития личности, противостоя «дворянам раболепствующим», то императрица определила единственно возможную, с ее точки зрения, линию поведения «сограждан» как «образцовое послушание» (212–213). Прямым и непосредственным результатом такого рода «бесед» стало для Фонвизина, как подчеркивал Д.Д. Благой, «отлучение от литературы», и «до самой своей смерти <Фонвизин> почти не мог появляться в печати» [69] . В частности, задуманный журнал «Друг честных людей, или Стародум» (1788) в свет не вышел.

Таким образом, с именем Фонвизина связаны не только его достижения как выдающегося драматурга, привнесшего реалистические способы типизации в русскую драматургию и на русскую сцену, но и заслуги как художника-сатирика. Сатирической морализаторской линии освещения проблем современности Фонвизин придерживался и как публицист, выступая в качестве полемиста-оппозиционера.

Иван Андреевич Крылов (1769–1844), драматург и великий баснописец, оставил глубокий след в литературной критике и публицистике. Сатирическая природа таланта мастера оказалась востребованной в журналистике. Особенности просветительской сатиры Крылова были концептуально близки сатирическому мировидению Новикова и Фонвизина [70] . В журнале «Почта духов» (1789) им развиты черты социальной направленности и приемы сатирической публицистики, представленные в изданиях рубежа 1760—1770-х годов, прежде всего Новикова, а также в выступлениях Фонвизина 1780-х годов. Интерес читающей публики был сосредоточен, в частности, на письмах персонажей (прием, использованный в «Почте духов») и пародийных речах (в журналах «Зритель» и «Санкт-Петербургский Меркурий»; первый Крылов издавал в 1792 г. совместно с А.И. Клушиным и П.А. Плавильщиковым, второй – в 1793–1794 гг. совместно с А.И. Клушиным).

В ряде журнальных публикаций Крылов осветил свое понимание литературного процесса. Объектами его сатирических интересов были как классицисты, так и сентименталисты. Например, в «восточной повести» «Каиб» (1792, «Зритель») целью автора стало разоблачительное изображение и позиции классицистов, и художественного мира сентименталистов. Крылов использовал практику сатирической стилизации, которая реализована им как осознанная ориентация на повторение стилевых принципов и приемов тех, кто стал объектом сатиры. Так, от писателя-«классициста» странствующий Каиб узнает, например, что тот пишет «более <…> для славы, нежели для денег» и что «ода – шелковый чулок, который всякий старается растянуть на свою ногу» (266), а при встрече с пасторально-идиллическими пастушком (героем сентименталистских произведений) становится известной правда: пастушка «поехала в город с возом дров и с последнею курицею, чтобы, продав их, было чем одеться и не замерзнуть зимою от холодных утренников» (269). Иными словами, сатирическая стилизация предстала в «восточной повести» в виде пародии (греч. перепев), с прямым разоблачением принципов изображения действительности в произведениях как классицистов, так и сентименталистов.

«Похвальная речь Ермалафиду, говоренная в собрании молодых писателей» (1793, «Санкт-Петербургский Меркурий») также непосредственно связана с проблемами литературы и литературного процесса. Крылов вновь выступил против сентименталистов и Карамзина. С едким сарказмом высмеяна «свобода словесных наук» (257) в том ее виде, в каком, по мнению Крылова, она понимается сентименталистами. В образе «Ермалафида» (греч. болтовня, многословная чепуха) обыграны и разоблачены «плодословие», когда некие авторы стремятся «волочить надежду читателя через триста листов» (259), и невежество с его лозунгом «хочу писать без правил и доказать на самом деле, что словесность есть свободная наука, не имеющая никаких законов, кроме воли и воображения» (261). К тому же, по справедливому наблюдению исследователя, Крылов считал «нелепостью характерные для сентименталистов прихотливые переходы от высокой темы к низкой. В пределах одного произведения, в зависимости от его жанра, следует сохранять определенное единство темы и стиля – таково прямо не высказанное, но явно подразумеваемое требование Крылова» [71] .

Работа «Примечания на комедию „Смех и горе“» (1793) стала откликом на произведение А.И. Клушина, соиздателя журнала «Санкт-Петербургский Меркурий». Крылов подчеркивал, что в своем анализе исходил из представления о том, что «беспристрастное суждение очищает вкус» (270), стремясь избежать крайностей, когда либо «рукоплескания публики служили для авторов непоколебимым ободрением» и носили характер незаслуженной комплиментарности, либо на сочинителей сыпалась «брань безграмотных зоилов» (озлобленных критиков, 269). Мерилом реалистической, по сути, неодномерности изображенных характеров для Крылова были герои пьес Ж.Б. Мольера. Так, русский сатирик писал: «Мольер в своей комедии <„Скупой“>, не говоря длинных нравоучений против скупости, заставляет ненавидеть Гарпагона и делает его смешным» (273). Крылов приветствовал мастерство такого уровня в создании характера, а также в изображении «вероятного», вытекающего из логики развития действия события.

Таким образом, Крылов выступил единомышленником Новикова и Фонвизина. Его литературно-критические работы (называемые также сатирической прозой) стали откликом на происходящее, прежде всего на литературную ситуацию 1790-х годов. Объектами сатиры были классицисты и сентименталисты-карамзинисты.

Идеи Просветительства сыграли важную роль в формировании не только общественно-политических и нравственно-духовных, но и художественно-эстетических ориентиров в России на рубеже XVIII–XIX веков. Значимость культуры, «надлежащее воспитание и просвещение науками и знаниями» определялись как «светильник разума, проводящий <…> сквозь мглу страстей, пороков и предубеждений» (343, 347). Так, в частности, писал А.Н. Радищев в работе «Беседа о том, что есть сын отечества» (1789).