Первый период был определен Киреевским как преломление влияния на молодого русского поэта «итальянско-французской» школы (45) [172] . Это влияние обнаруживается, по мнению критика, в усвоении Пушкиным таких особенностей мировосприятия, как «непринужденное и легкое остроумие, нежность, чистота отделки [произведений]», что свойственно «характеру французской поэзии вообще», а также «роскошь», «изобилие жизни и свобода», идущих от итальянского поэта и драматурга Л. Ариосто (45). Главное в раннем Пушкине, по Киреевскому, то, что он проявляет себя как «творец-поэт» (45). Во второй же период своего развития (период «отголоска лиры Байрона») Пушкин, в понимании критика, становится «поэтом-философом» (47). «Истинные поэты», у которых «формы произведений не бывают случайными», Пушкин и Байрон, «воспитанные одним веком», близки; при этом Пушкин, испытывая байроновское влияние, «сохраняет столько своего особенного, обнаруживающего природное его направление» (48). Третий период творчества поэта осознавался Киреевским как «период поэзии русско-пушкинский». Творчество этого периода отмечено «живописностью», «особенной задумчивостью» и – главное – тем «невыразимым», что понятно «лишь русскому сердцу» (54).

Последнее, согласно убеждениям Киреевского, наиболее ценно и значимо. Статья завершается суждением о том, что «мало быть поэтом, чтобы быть народным»; «надобно еще быть воспитанным <…> в средоточии жизни своего народа, разделять надежды своего отечества, его стремление, его утраты, – словом, жить его жизнию и выражать его невольно, выражая себя» (56).

Статья Киреевского «Обозрениерусской словесности 1829 года» (альманах «Десница», 1830) написана в жанре обзора. Характерной особенностью ее автора является стремление обнаружить стадиальность развития феноменов культуры, выделить этапы ее движения. В данной работе, рассматривая первые три десятилетия существования русской литературы в XIX столетии, Киреевский счел необходимым подчеркнуть, что развитие это делится на «три эпохи, различные особенностью направления каждой из них», но эпохи связаны внутренним «единством» движения (57). Художественно-эстетической доминантой первой «эпохи» являются личность и творчество Карамзина, второй – Жуковского, третьей – Пушкина. При этом Киреевский подчеркнул, что «начало девятнадцатого столетия в литературном отношении представляет резкую противуположность с концом восемнадцатого», и связано это с тем, что «кажется, кто-то разбудил полусонную Россию»: «она вдруг переходит к жажде образования, ищет учения, книг, стыдится своего прежнего невежества» и проч. (57). Этим «кто-то» был, в понимании Киреевского, Н.И. Новиков.

В статье «Девятнадцатый век» (Европеец, 1832) Киреевский анализирует отношение «русского просвещения к европейскому» – в том числе то, в чем состоят «причины, столь долгое время удалявшие Россию от образованности», в чем и насколько «просвещение европейское» повлияло на развитие «образа мыслей некоторых людей образованных» в России и др. (92, 93, 94). С этой целью Киреевский последовательно осветил вопросы развития образования и просвещения в Западной Европе (настороженно оценивая общественно-политические результаты этого развития во 2-й половине XIX века), а также в Америке и России. Эти мысли послужили обоснованием суждений в статье «Обозрение русской литературы за 1831 год» (Европеец, 1832), которая начиналась со слов: «Наша литература – ребенок, который только начинает чисто выговаривать» (106).

Цикл статей Киреевского под названием «Обозрение современного состояния литературы» (Москвитянин, 1845; остался незавершенным) был призван обновить позиции, определяющие политику журнала, редактором которого недолгое время был сам автор цикла. Исходной мыслью статей является утверждение, что «в наше время изящная литература составляет только незначительную часть словесности» (164). В силу этого Киреевский призывал обратить внимание на произведения философские, исторические, филологические, политико-экономические, богословские и др. Критик размышлял о том, что «многомыслие, разноречие кипящих систем и мнений при недостатке одного общего убеждения не только раздробляет самосознание общества, но необходимо должно действовать и на частного человека, раздвояя каждое живое движение его души». Поэтому, по мнению Киреевского, «в наше время так много талантов и нет ни одного истинного поэта» (168). В результате, в статье Киреевского анализируются расклад философских сил, общественно-политические влияния эпохи и др., но места для анализа художественной литературы не нашлось.

Интерес для истории науки представляет статья Киреевского «Публичные лекции профессора Шевырева об истории русской словесности, преимущественно древней» (Москвитянин, 1845). По мнению Киреевского, заслуги С.П. Шевырева, читавшего лекции в Московском университете, состоят в том, что лектор сосредоточен не только на собственно филологических вопросах. «Лекции о древней русской словесности, – писал критик, – имеют интерес живой и всеобщий, который заключается не в новых фразах, но в новых вещах, в богатом, малоизвестном и многозначительном их содержании. <…> Это новость содержания, это оживление забытого, воссоздание разрушенного есть <…> открытие нового мира нашей старой словесности» (221). Киреевский подчеркивал, что лекции Шевырева являются «новым событием нашего исторического самопознания», и это, в системе ценностей критика, обусловлено работой «ученой, честной, <…> религиозно добросовестной» (222). Для Киреевского было особенно важно то, что Шевырев использовал «параллельные характеристики» Россия – Запад, и итогом сравнения «ясно выражается тот глубоко значительный смысл древнерусского просвещения, который оно приняло от свободного воздействия христианской веры на наш народ, не закованный в языческую греко-римскую образованность» (223).

В сфере внимания Киреевского были и шедевры западноевропейского искусства. Одному из них – «Фаусту» И.В. Гёте – посвящена одноименная статья («"Фауст". Трагедия, сочинение Гёте». Москвитянин, 1845). У произведения Гёте, по мнению критика, синтетическая жанровая природа: это «полуроман, полутрагедия, полуфилософская диссертация, полуволшебная сказка, полуаллегория, полуправда, полумысль, полумечта» (229). Киреевский подчеркивал, что «Фауст» имел «огромное, изумительное влияние <…> на литературу европейскую» (230), и ожидал такого же воздействия этого произведения с «всечеловеческим» значением на литературу русскую (231).

Таким образом, славянофильская критика, образцом которой по праву является философское по существу литературно-критическое и публицистическое творчество И.В. Киреевского, – факт общекультурного процесса в России XIX века. Специфика ценностных идеалов Киреевского обусловила ракурс его взгляда на проблемно-концептуальные вопросы русской и западноевропейской культуры, а также избирательность внимания к творческим индивидуальностям. Отличительной стороной литературно-критической деятельности Киреевского стала его сосредоточенность на сферах духовно-нравственного развития русской нации.

А.А. Григорьев [173] остался в истории критики литератором, на протяжении всей жизни искавшим свой путь. Его «органическая» критика, как ее определял сам создатель, отличалась и от «исторической» (в терминологии Григорьева) критики Белинского, и от «реальной» критики, и от «эстетической». Позиции «органического» видения литературной действительности и природы образного творчества связывались Григорьевым с отрицанием рационалистических начал в суждениях об искусстве. Идейно в разное время Григорьев был близок славянофилам, а затем почвенникам [174] , стремящимся преодолеть крайности как славянофильства, так и западничества.