В этом дневнике Жуковский отчетливее и откровеннее формулирует мотивы его ведения: «Скрывать все в самом себе и терпеть и даже показывать вид, что всем доволен, – принуждение слишком тяжелое, при откровенности моего характера, который, однако, от навыка сделался и скрытным» [16] . Как видно, в основе этого дневника лежит все тот же принцип замещения, только уже другого психологического содержания. В то же время дневник 1814 г. завершает автобиографический «роман» Жуковского хронологически. Другие элементы воспитательного характера, хотя и встречаются в записях последующих годов, относятся к другой жизненной эпохе, которая имеет свое содержание, а дневник, его отображающий, – свои мотивы.

Таким образом, дневники Жуковского первых двух периодов, несмотря на разбросанность записей по годам (1804–1806, 1810, 1814), представляют собой целостный «роман воспитания», созданный не художественными средствами, а в жанре интровертивного дневника. В нем есть все структурные и содержательные элементы, свойственные классическому жанру романа воспитания: идейный замысел, сюжет, внесюжетные элементы (лирические отступления), разнообразные речевые формы (повествование, рассуждение, диалог). Собранные воедино фрагменты рисуют следующую канву.

Молодой человек теряет Наставника (в романе воспитания один из вариантов – покидает родной дом) и вступает в самостоятельную жизнь. При этом, напичканный книжной мудростью, он самостоятельно строит план самовоспитания и деятельности (экспозиция). Герой становится учителем девушек-сестер, одна из которых впоследствии станет его возлюбленной (завязка). Мать девушки из-за предрассудков отказывает в благословении дочери, но контакты между влюбленными продолжаются; они не теряют надежды на счастье в отдаленном будущем (развитие действия). Происходит сцена решительного объяснения между героем и матерью девушки, за которой следует окончательный отказ. Чтобы уберечь дочь от соблазна, мать выдает ее замуж против воли. Герой переживает душевный надрыв и кризис (кульминация). Жизнь героя продолжается по соседству с молодыми. Мучительные переживания молодой и ее ранняя смерть (развязка).

Воспитательная тенденция романа сохраняется и на том этапе его развертывания, к которому относится история любви Жуковского (отрывок дневника 1810 г.). Последняя является составной частью «циклического становления» героя. Но в данном «романе» этот этап, в отличие от классического просветительского, является кульминацией действия.

Заключительная часть романа Жуковского пишется уже не только в дневнике, но и в письмах к М. Протасовой. Соблюдая запрет матери, Е.А. Протасовой, поэт и его возлюбленная вынуждены были писать друг другу письма из одной комнаты в другую, живя в одном доме, – совсем в духе «Новой Элоизы» Руссо. Психологические содержания сознания Жуковского распределяются по разным жанрам. То содержание, которое обладает наибольшей степенью интимности, объективируется в дневниковых записях, а то, которое рассчитано на адресата-собеседника, – в письмах.

Если в ранних дневниках монологический по форме текст содержательно был диалогизирован, то отрывок 1814 г. монолитнее и по сути и по своей речевой структуре: он пронизан единой эмоцией, как и письма данного периода.

Обобщающим выводом к эпилогу «романа» является афористическая запись в дневнике 1817 г.: «Жизнь есть воспитание. Все в ней служит уроком. Счастие жизни: знать хорошо свой урок, чтобы не постыдиться перед Верховным Учителем» [17] .

В конце 1817 г. произошло событие, которое на долгие годы коренным образом изменило внешнюю жизнь поэта. С этого момента он руководствуется не идеальными планами и личными пристрастиями, а требованиями «службы». Вместе с этим меняется и вся философия жизни. Если в плане дневника 1814 г. стиль жизни и ее цель определяются с позиций просветительского оптимизма: «Жить как пишешь» [18] , «Наша цель: общее счастие» [19] , – то новые условия диктуют иной жизненный императив: «Не последнее счастие быть привязанным к тому, что должно» [20] .

Изменения во внешнем бытии и нравственных установках привели к серьезным переменам. Психологические содержания сознания Жуковского, вследствие названных эволюций, формально пришли в соответствие с новыми жизненными задачами. Поэтому дневник на данном этапе перестает быть заместителем застоявшихся, не нашедших естественного выхода психических импульсов. Он трансформируется в традиционный журнал подневных записей, а сами записи формализуются, отражая по преимуществу факты внешней жизни. Но груз обязанностей давит настолько сильно, что тонкая психологическая организация поэта не в состоянии переработать обилие внешнего материала. От этого в дневниках и письмах звучат постоянные жалобы на загруженность делами либо, в периоды отдыха, на многообразие впечатлений. «От меня строк много не будет, – пишет поэт Вяземскому из Дрездена в 1826 г., – то, чем занимаюсь теперь день и ночь и что не дает мне ничем другим заняться, не годится в журнал <дневник>. Но оно <занятие с наследником> так владеет мною всем, что я ни за что постороннее приняться не способен» [21] . Путешествие по Италии, сопряженное с множеством художественных впечатлений, сопровождается следующими замечаниями: «Видишь Италию, а нет времени насладиться <…> это бездна, для которой нужны не часы, а годы» [22] ; «так много, что память не в силах ничего сберечь» [23] .

Во время путешествия по Германии в 1821 г. Жуковский посмотрел в театрах 62 драматических спектакля, 41 оперный, 6 балетных, посетил 8 концертов. Некоторые оперы и спектакли слушал по 3–4 раза. Встречался с известными актерами и исполнителями (Девриент, Радзивилл), писателями (Гофман, Тик, Шатобриан, Гете). Однако обилие художественных впечатлений и встреч никак не согласуется со скромностью записей о них.

Объяснение этому непонятному на первый взгляд явлению находим в пространной записи, сделанной во время этого путешествия: «<…> воля живет деятельностью, а я совершенно предал себя лени <…> и она все силы душевные убивает <…> Недеятельность производит неспособность быть деятельным, а чувство этой неспособности <…> производит в одно время и уныние душевное <…> Можно ли жить с таким унынием? Надобно или истребить его <…> или не жить <…> вместо того, чтобы сколько возможно заменить утраченное, я только и горюю об утрате <…> Надобно отказаться от потерянного и сказать себе, что настоящее и будущее мое» [24] .

Сознание подсказывает поэту, что утраченной надежде на счастье надо найти замену, которая компенсирует ущербность его настоящего состояния. Ранее, в периоды душевных и жизненных кризисов, каналом перетекания застоявшихся психических содержаний был дневник (и частично письма); теперь же дневник самовоспитания и самонаблюдения оказался неэффективным средством замещения: он приобрел другую функцию, не стало адресата-собеседника.

В этот период дневник Жуковского в его функциональном назначении переживал переходный этап. Но Жуковский не мог этого осознавать по той причине, что находился еще в первоначальной стадии того жизненного алгоритма, который задал себе в октябре 1817 г., поступив на придворную «службу». Только регулярные путешествия поэта (прежде всего зарубежные) придали этому жанру его творчества определенную физиономию, какую имели ранние дневники.