– А сколько у нас?

– Больше половины. Убитыми – сто восемьдесят семь. Из них в Кремле – девяносто. Всех к Герою посмертно. Даже тех, кого по домам перестреляли.

– Много им с этого радости... Особенно семьям. Накатим по одной за помин невинно убиенных?

– Давай, – согласился Данилов, подхватывая с тумбочки стакан.

– Живи, Данила.

– Живи, Пэ.

Гусев пил осторожно, но все равно ему прижгло разбитую губу, и он поморщился.

– Ты обалденно вел себя на допросе, – заметил Данилов.

– Это как? – не понял Гусев.

– Достойно. Так довести этих козлов до белого каления...

– Да ты-то откуда знаешь?!

– Они все писали на видео. С самого начала.

– Черт побери! – Гусев аж подскочил на кровати. – И где пленка?

– Забрали. Приехал человек от некоего Гусева и забрал. Что, не надо было отдавать?

Гусев на миг задумался.

– Ну, отчего же... – сказал он. – Может, так даже к лучшему. Пусть ознакомится. А я там ничего такого... В смысле, уболтали они меня или нет?

– Нет, успокойся.

– Ты видел?

– Не видел, они сказали. Точнее, один из них. Я все по науке сделал – давил того, который посильнее. И второй сломался. Правда, не раньше, чем я первого убил. Все-таки удивительное существо человек! Знает ведь, что это старый метод армейских разведгрупп и второго «языка» тоже обязательно кончат! Но все равно начинает говорить.

– Данила. – Гусев лег на бок, поворачиваясь к Данилову лицом. Против ожидания, тот не отшатнулся. Гусев на его месте не выдержал бы – пару часов назад он добрел до ванной и опасливо посмотрел в зеркало. После чего зарекся это делать на месяц вперед. – Слушай, дружище... Ты же выяснил, чего они от меня хотели?

– Да... Кажется, выяснил. Странная история, Пэ. Только учти – что бы я такого ни узнал, мое отношение к тебе не изменилось. И никогда не изменится. Усек?

– Этот «язык» сказал тебе, что я по утрам пью кровь христианских младенцев?

– Приблизительно.

– То есть? – насторожился Гусев.

– Понимаешь... Так странно... У них было две задачи. Первая – как следует тебя помучить. Наверное, хотели потом отослать пленку туда, куда она в конечном итоге и попала. Чтобы твой старик был посговорчивее.

– Это-то очень хорошо, – сообщил Гусев.

Данилов покачал головой и что-то неразборчиво промычал.

– Чего еще? – спросил Гусев. – Всякие малявки будут учить меня, как устраивать семейные дела?

– Ни в коем случае. Прости. Я только подумал – не было бы инфаркта...

– Этот старый хрыч сделан из железобетона. Скорее у тебя инфаркт будет. Ну и что дальше?

– А дальше... А дальше им было приказано узнать, кто настоящий автор «Меморандума Птицына».

– А я-то тут при чем? – автоматически спросил Гусев.

– Ну... Не знаю, – замялся Данилов.

– Нет, ты скажи, при чем тут я?

Данилов поднял на Гусева честные-пречестные глаза и очень тихо сказал:

– Вот и я думаю – при чем здесь ты, Гусев?

– Что это значит – «настоящий автор»? Я же тебе рассказывал...

– Заткнись, Пэ, – ласково попросил Данилов. – Думаешь, я тебе не верю?

– Подозреваю.

– А вот я хочу тебе верить, – произнес Данилов с нажимом. – Раньше верил и дальше хочу. И что бы ты мне ни сказал теперь – я буду верить.

– А тебе очень хочется знать правду? – спросил Гусев агрессивно.

– Наверное. Может быть. Все-таки интересно, кто это придумал. Это ведь не была коллективная идея, что бы там ни говорили. Такое мог придумать именно один человек.

Гусев почувствовал, что охватившая его внезапно злоба прошла.

– А какой это был человек, как по-твоему? – спросил он мягко.

– Очень несчастный, – сказал Данилов уверенно. – И обозленный на весь мир.

– Совершенно неспособный принимать действительность такой, какая она есть... – подхватил Гусев.

– Да-да. Вот именно. Он хотел все изменить.

– Хотел сделать мир чистым и справедливым. Хотя бы в одной стране. Хотел создать единое общество, не разорванное, как обычно, на бандитов и людей, а цельное. Уничтожить основу преступности – ее воспроизводство. Дело ведь не в экономике, Данила, не в уровне жизни.

– Понятное дело, не только в ней...

– Да, не только и не столько. Воровать начинают с голодухи. Но это не значит, что, когда жизнь выправится, человек, который таскал с поля в карманах пшеничные колосья, обязательно начнет подламывать хлебные ларьки. Многие готовы стянуть то, что плохо лежит, когда жизнь берет за глотку. Но они не становятся от этого закоренелыми преступниками. А вот если тебя с детства научили, что работать глупо, потому что можно отнять, украсть... Кто научил?