— Что ты делал утром?

Утро было серенькое, дождливое, и он решил, что не будет ждать рыцаря-освободителя. Это его первая принцесса, и он сожрет ее сразу. Вот почему утром он с таким трепетом ожидал вечера.

Он еще не привык быть один. Отец его покоился на дне моря, да и дед тоже — почувствовав приближение смерти, старик успел залететь так далеко от берега, как только смог… Арман спустился в подземелье и снова с трепетом прочитал напутствие рода: преуспей в промысле.

— Как ты ее похитил, помнишь?

Просто, быстро и совсем буднично. Она прогуливалась по саду в сопровождении служанки; он схватил было служанку, да вовремя увидел маленькую декоративную корону, венчавшую прическу ее спутницы. Выпущенная на травку, служанка проворно забралась под куст и оттуда кричала: «Вот, вот принцесса! Не я, не я! Вот ее высочество!»

Принцесса не сопротивлялась. Она висела в когтях, как тряпочка, но он все равно нервничал — боялся упустить или придавить слишком сильно.

Корона ее потерялась в поднебесье, рыжие волосы растрепались; он поставил ее на ритуальный стол, как и учил когда-то дед…

— Ты спишь, Арман?

— Нет, — отозвался он глухо. — Давай… цветок.

— Сейчас?

— Да.

Юта завозилась, пытаясь вытянуть пробку из пустой бутылки; пробка не поддавалась, и Юта пустила в ход зубы. Наконец раздался негромкий хлопок, и струйка запаха, запаха цветка под названием томник, змеей заструилась из узкого горлышка.

Арману казалось, что он видит эту струйку в темноте. Вот она достигла его лица; он на мгновение задержал дыхание, чтобы в следующую секунду сделать глубокий вдох.

Тошноты не было. Картины из его памяти разом ожили, приблизились, обрели цвет, звук и плоть.

Он видел свои когтистые лапы вблизи ее лица. Лицо было совсем белым, безжизненным, но губы шевелились, и он даже мог различить полустертое слово…

Он хорошо знал, что надо делать дальше. Его изогнутые когти — всего лишь идеальной формы ножи. Его передние зубы остры, как костяные иглы.

От нее пахло томником. Духи «Истома», а может быть, тогда это называлось по-другому. И еще — она была теплая. Он чувствовал это, даже не касаясь ее кожи.

Она всхлипнула — длинно, прерывисто. Одна когтистая лапа протянулась к ее груди…

«Юное существо… дева… венценосная добыча… Да укрепит тебя жизнью своей, и радостью, и младостью»…

Арман оттолкнул цветок томника и Ютину руку. Его трясло, опустив глаза, он с удивлением разглядел в полутьме собственные колени, подскакивающие, как крышка на кипящем котле — такая их колотила дрожь. Пятки его выбивали по сундуку плясовой ритм, и он ничего не мог с этим поделать.

— Арман? — спросила Юта испуганно.

Он хотел ответить, но чуть не прикусил язык отчаяно лязгающими зубами.

— Ты вспомнил? — Юта старалась не выдавать своего страха. Он помотал головой в темноте.

Мокрый, как мышь, с головы до ног покрытый холодным потом, он слышал, как сердце его, переместившись почему-то к горлу, отстукивает беспорядочную дробь.

— Что же делать? — Юта чуть не плакала. — Тебе плохо? Ну вспомни, постарайся!

Он крепко взял за запястье ее руку, сжимающую цветок. Поднес к своему лицу, снова вдохнул и заставил себя закрыть глаза.

Черно. Черно. Красные пятна. Темень…

И когти его сомкнулись! Сомкнулись, сжали жертву и поволокли вон…

Он нес ее — о позор! — нес прочь от замка, а она вырывалась, почему-то только сейчас решив сопротивляться. Он принес ее в брошенный песчаный карьер на окраине какого-то поселения и опустил в размытую дождем глину. А по склону рыжей ямы, липкому, грязному склону скатывались бесформенные комья. Комья глины, всего-то…

— Арман!

Юта сжимала свечку в кулаке, не замечая потеков горячего воска на пальцах.

— Я испугалась… У тебя было такое лицо…

Соскользнул на пол вялый невзрачный цветок.

Арману было легко, так легко, как в детстве, как в хмельном счастливом сне. Все хорошо, все еще может быть очень неплохо… Кошмар забудется. Комья глины? Скатились, упали на дно, сравнялись с землей… В сознании больше нет занозы, и колоссальная тяжесть рухнула с плеч, придавив мимоходом страх перед Ритуальной комнатой.

Арман глупо рассмеялся, обнял Юту за плечи и по-братски поцеловал ее в щеку, у самого уголка губ.