Шрифт:
Совсем не смешная шутка.
«По све…, добытым из достойных доверия исто… один преуспевающий юри… выложил за приговоренную Хмель кругленькую сумму в…»
Ирена протерла глаза. В такую сумму сложно поверить, вероятно, виновата жирная селедка…
«…городские… потирают ру.., потому что вопросы финансирования… традиционно остры… новые рабочие места… пособия… благоустро… Однако, помня о наказании за тяжкие преступле… забыва… если казнь виновного имеет смысл, то передача права на казнь в приватные руки…
«Передача права на казнь в приватные руки».
Анджей, ау! Ты меня слышишь?..
Господин Петер! Что же вы врали-то?!
«Вы войдете в мир… предположительно, он в точности соответствует нашему, разве что некоторое расхождение во времени…»
Да уж. Соответствует.
«Это был бы перелом вашей писательский карьеры. Не говоря уже о незабываемом впечатлении… Вообразите себе, что вам предложили бы слетать в космос. Неужели вы отказались бы?!»
— Отказалась бы, — сказала Ирена вслух.
Огромный кусок столь важной для нее статьи был оборван вместе со всей газетной полосой. Ей так и не суждено узнать, какие именно аргументы приводит корреспондент в осуждение порочной практики — передачи смертников «в приватные руки»…
Она колотила в дверь сперва кулаками, потом ногой. Наконец, приоткрылось окошко.
— Скажите пожалуйста, — попросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно более дружелюбно. — Кого здесь называют вампирами?
— Я не имею права с вами разговаривать…
Окошко захлопнулось. Удаляющиеся шаги.
На следующее утро она объявила голодовку, требуя сведений о своей дальнейшей судьбе. Когда? Каким образом? По какому закону, черт побери?!
Уже днем она, проголодавшись, отменила акцию протеста и съела полагающийся сытный обед. Но какие-то чиновничьи шестеренки завертелись: вечером к Ирене в камеру явилось некое официальное лицо и ознакомило ее с подшивкой документов.
Все они носили пометку «копия» и отсортированы были в хронологическом порядке. Вот Ирену арестовали… Вот идет следствие… Вот состоялся суд…
Последняя бумажка была самая маленькая, скромная и неприглядная. Ирене пришлось напрягать глаза, разбирая микроскопический шрифт: ордер… согласно законодательству, пункт такой-то… передачу прав… господину Яну Семиролю, как приватному представителю правосудия… с обязательством исполнить приговор в течение трех месяцев…
Официальное лицо удалилось, а Ирена все стояла посреди камеры, сдвинув брови и шевеля губами.
Прошло полчаса, прежде чем ноги ее подкосились.
Пришли не на рассвете, как велит традиция, а после завтрака. Ирена непонимающе разглядывала хмурых конвоиров, тюремного врача и пару официальных лиц — одно уже знакомое, второе еще нет. Оба лица казались одинаково серыми — под цвет форменных пиджаков.
Врач измерил ей давление и заглянул в горло. Интересно, подумала Ирена отстраненно, а была бы у меня ангина?..
Врач расписался на серой бумажке.
Кто-то из официальных лиц — она не разобрала, кто — еще раз ознакомил ее с содержанием маленького неприглядного документа. При этом лицо, разбирая микроскопические буквы, мучилось так же, как незадолго до того мучилась Ирена:
— «…И осуществить передачу прав, связанных с исполнением правосудия, господину Яну Семиролю как приватному представителю правосудия… Вместе с обязательством исполнить приговор в течение трех месяцев…»
Значит, не сегодня, отрешенно подумала Ирена.
После некоторого колебания ей накинули на плечи ватную поношенную фуфайку. Холодно. В конце ноября вести на смерть в одной тюремной робе — бесчеловечно…
Коридор был длинным, как шланг. В тюремном дворе ожидала машина-фургончик.
— И куда вы меня повезете? — спросила Ирена с истерическим смешком.
Ей не ответили.
Она шагнула внутрь железного ящика — двери за ее спиной захлопнулись. На полу, истоптанном сотнями ног, лежал бледный квадратик света — все, что осталось от солнечного ноябрьского дня.
Машина тронулась.
Ирена коленями встала на скамейку — будто ребенок в метро. Приблизила лицо к окошку за частой решеткой.
За грязным клетчатым стеклом мелькали тени. Ирена не могла узнать ни одной знакомой приметы — как будто за время, проведенное ею в тюрьме, город окончательно раздумал притворяться своим. Сбросил маску, предстал во всей своей враждебной отчужденности.