Незримый щит сбил наземь и опрокинул прорвавшихся, и, пока враги не опомнились, к ним кинулись со всех сторон. Заработали топоры, мотыжные рога, всё тяжёлое, что могло бить, крошить и дробить. Прежде чем оглушённые птицы смогли подняться, их буквально разорвали на куски.

Потеряв многих и многих, чужинцы отступили. Далеко не ушли, маячили у горизонта, напоминая противнику, что в три минуты могут налететь на беспечных и вернуть удачу себе. Но всё-таки отошли, дали обороняющимся передышку, возможность подсчитать потери, перевязать раны. В роду Лара погибло одиннадцать человек; да несколько было раненых, в основном тех, кто упавших диатрим добивал. Кроме того, из-под изодранной сети вытащили восьмерых рыбаков.

Бойша склонился над Мухой, который в смерти казался особенно маленьким и щуплым. Помолчал, потом произнёс сдавленно:

– Прости меня.

Мёртвых снесли под обрыв, упёршись копьями, обрушили огромный пласт песка. Теперь, когда люди отсюда уйдут, чужинцам будет не так просто добраться до похороненных тел. Только Великая, когда вернётся в русло вода, сможет размыть завал. Но это ничего – рыбаки привыкли не обижаться на реку-кормилицу. Небось обрадуется Муха, почуяв ожившую воду.

Туши убитых диатрим разделали, мясо наспех зажарили на углях, и, словно в сытые времена, все родичи отъедались свежатиной.

– Нас пожрать хотели, – изгалялся пастух Мачо, ворочая над углями вертел с насаженными на него ломтями птичины, – а вот теперь мы попробуем, какова диатрима на вкус!

На вкус диатрима оказалась превосходной. Конечно, жилистую ногу и гиена не вдруг бы ужевала, а вот белое мясо, вырубленное из груди, поддавалось даже старым зубам.

До самого заката лагерь простоял спокойно – упившись собственной кровью, диатриты не решились на повторную атаку. А Бойша прямо среди дня отрядил полсотни воинов, которые спустились вниз и набрали воды из блуждающего по руслу ручья. Теперь, едва стемнеет, можно будет выходить, не тратя времени на то, чтобы накормить и напоить людей.

– Так и до верхового селения, глядишь, доберёмся! – ликовали на стоянке.

– До верхового совсем немного осталось, – ободрял людей Бойша, обходя раз за разом походный стан, – а дальше идти просто. Там рощ много. Остановимся, оглядимся и решим, как жить станем.

Четыре дня занимал путь от главного селения до верхового в спокойные времена. Ныне же, тяжело нагруженные, тащились всю седмину. Точно степные волки вокруг стада, невдалеке кружили обозлённые неудачами диатриты. Порой наскакивали на идущих, но сделать ничего не могли. А на большой приступ не решались. Ждали тех, кто, может, отобьётся и отстанет – однако род шёл дружно и кучно; ослабевшим помогали, перекладывали груз на более выносливых. Мало-помалу рощ и поросших кустами полей становилось всё больше, людской поток подходил к невысокой холмистой гряде, за которой скрывалось верховое селение. Снимаясь с последней стоянки, Ромар объявил громко:

– К утру на месте будем. А может, и раньше – в темноте доспеем.

– Этих отсидчиков небось диатриты и не заметили, – проворчал пастух Мачо. – Живут как в старые времена.

– Едва ли… – покачал головой Ромар. – Думаю, родичи из верхнего селения уже в лесах давно. Ни я, ни Матхи не слышали их голосов… они, должно быть, далеко ушли, дальше Сборной горы.

– Эх и дёрнули! – захохотал Мачо. – Бежали – аж пятки дымились!

– Может, и так, да только не спеши судить, ты ж не знаешь, сколько сюда диатритов приходило, – оспорил пастух Ромар. – Может, они тут тоже городьбу подрыли?..

– Лучше следить надо за городьбой! – Мачо был непреклонен.

Спускалась ночь. Теперь уже всем стало ясно – селение покинуто. Ни огонька, ни сигнального факела на стене – тьма, и больше ничего.

Диатриты во мраке не сражаются. Благополучно дошли до городьбы, благополучно втянулись всем обозом внутрь…

Да, ушли родичи. Но ушли не спешным беспамятным бегством, а с разумением, толково прибрав и захватив с собой всё, что только могли. Диатриты здесь явно побывали – но поживиться им было особенно нечем, запасы верховые с собой утащили. Так, побито, поломано что-то – а в целом ничего страшного.

– Налётом они тут проскочили, даже не особенно шарили, – заключил Ромар, обойдя селение. Таши шёл рядом, светя колдуну двумя факелами.

– Это почему? – полюбопытствовал Таши. Сейчас с Ромаром говорить можно, а то в походе – туча-тучей, непрестанно шепчет под нос тайные заклятья – чужинцев старается учуять…

– Не нагадили нигде, считай, – пояснил Ромар, но таким голосом, что у Таши отчего-то пропала охота спрашивать дальше.

И всё было бы совсем хорошо (отдохнём, дух переведём, а там и дальше двинемся, куда диатритам ходу нет), если бы не городьба. Чуть не везде она была подрыта, расшатана, раздраена; в двух местах обнаружили настоящие проломы, кое-как засыпанные землёй и заваленные брёвнами, – видно было, что родичи лепили ограду на скорую руку, абы только чужинцы не ворвались внутрь. Нет, случись что – не продержишься тут. Все слабые места за ночь не восстановишь, значит, придётся днём в проломах с копьями стоять, как на открытом месте.

И тем не менее это место было крепким, достаточно крепким, чтобы провести тут днёвку – как и решил Бойша.

Таши запомнил, что Ромар опять помрачнел, ходил, качал головой, вздыхал даже – словно беду предвидя. О чём-то толковал с Матхи и Бойшей, те кивали, соглашаясь. Потом объявили решение – завтрашний день в селении проведут, а с темнотой дальше двинутся, к Сборной горе. Не может быть, чтобы свои там караулы не оставили.

Народ приободрился, повеселел. Люди начинали верить, что конец бедствиям близок, ещё немного, пара-тройка переходов – и они достигнут леса. Да и завтрашний день беды не сулит; за частоколом всё же безопаснее, чем в открытом поле, – хотя прошлый раз отбились именно в чистой степи.