Лодка поднимается на каждой волне и, вздрогнув, бросается вперёд, разбивая в пыль гребни. Мы сидим внутри, дремлем и прислушиваемся к шуму моря, шипению пены, к непрерывному вою ветра. Каждый час выхожу в кокпит, снять показания лага, который выдаёт рекордные расстояния и бросаю взгляд на барометр, он продолжает падать. Но небо остаётся ясным, полным звёзд и говорит сохранять спокойствие.

В полудрёме, мысль о падающем барометре вызывает беспокойство, которое рассеивается, когда я думаю о ясном небе.

— А если это начало урагана?

— Да нет, успокойся. Это небо не похоже на штормовое. Видишь, какое оно прозрачное.

— Это конечно так. Но барометр продолжает падать. А ветер? Он всё усиливается.

— Да нет, нет. Небо важнее.

У Лиззи в голове, наверняка, крутятся подобные мысли, но, какой то суеверный страх заставляет нас держать их в себе. Мы об этом не говорим.

16 января 1990

Четвёртый день. Барометр опустился ещё на четыре миллибара.

Небо остаётся ясным. Ветер больше не усиливался, но задул с юговостока. Теперь идём в бакштаг и волны больше не обрушиваются на палубу. Прошли 142 мили за 24 часа. 3°14' до спокойствия.

17 января 1990

Пятый день. По полуденному определению 11°30' южной широты.

Суточный переход 138 миль. Ветер слабеет в течении всего дня и к вечеру исчезает совсем.

— Знаешь, Лиззи. Я думаю, мы дошли до границы пассатов. Дальше можно будет рассчитывать только на переменные ветра.

Заводим мотор. Мы никогда не делали этого раньше и не будем в будущем, потому что нет смысла форсировать движение маленьким вспомогательным двигателем. Если ветра нет, нужно ждать. Но не сейчас, мысли о ураганах делают меня нетерпеливым.

Два часа под мотором, и начинается сильный ливень, шум воды, сильные порывы ветра. Потом снова штиль и мотор. Очень скоро нам это сильно надоедает. Около полуночи идём спать, зарифлённый грот набит в диаметральной плоскости, чтобы был плоским и не хлопал.

— Только пару часов, потом я встану…

18 января 1990

Шестой день. Когда я наконец встаю с койки, солнце уже высоко.

Беру курс на запад-северо-запад, на Соломоновы острова. Большой страх уже прошёл, до Соломон осталось 400 миль и примерно на пол дороги лежит остров Черри.

— Хорошо было бы там остановиться.

— Если только будет очень хорошая погода.

Остров Черри, это вершина вулкана, высотой всего 65 метров, Он круглый и там нет защищённых бухт, бросать якорь придётся в открытом море.

Сегодня океан спокоен, и только большие, длинные волны напоминают, что где то на юге дует ветер. Цвет воды глубокий и чистый, день жаркий, как никогда. Мы меняемся на руле, наша кожа краснеет и сохнет. Периодически ныряю в море, пытаясь охладиться в тёплой, полной светящихся пузырьков, воде.

Длинные волны к полудню подрастают и море становится похоже на пустынные дюны. Бриз то усиливается, то стихает, то снова принимается дуть, покрывая дюны рябью и к закату поворачивает на северо-восток.

Мы сидим и болтаем в тени грота, солнце клонится к горизонту.

Ночь наступает неожиданно, тёмная и полная звёзд. Светится Орион, созвездие Близнецов, Тельца и два сгустка Магеллановых облаков.

— Смотри, как светятся Близнецы!

На рассвете, когда Лиззи выходит на палубу, Анута уже видна прямо по курсу, как раз там, где ей и положено.

Первый раз об этом острове мы услышали на Суве от Флеминга, англичанина, бывшего офицера. Он называл его Черри Айленд. Это название круглый, как вишня, остров заслуженно получил от американцев во время второй мировой войны, хотя его настоящее название, Анута.

— Я там никогда не был. — Говорит Флеминг. — Потому что с Хониары туда почти невозможно добраться. Но я слышал рассказы о людях, которые раскрашивают тела и их единственный контакт с внешним миром, судно, которое заходит туда два раза в год.

Теоретически, Анута принадлежит Соломоновым островам, но фактически он затерян в океане и полностью предоставлен сам себе.

Обитатели острова, полинезийцы, в отличие от Соломоновых островов, где живут меланезийцы. Все они потомки единственной семьи, поселившейся на острове четырнадцать поколений назад. Они пришли, предположительно, с Тонга.