Раджниш Бхагван Шри
Шрифт:
По этой причине индийцы всегда говорили, что весь мир — это лишь грезы в уме божественного. Бог грезит о чем-то, и нечто появляется. Когда он перестает грезить, нечто исчезает.
А ты сам можешь материализовывать вещи?
Да, могу. И также я могу этого не делать — потому что я чувствую абсурдность этого. Второе умение лучше. Будда никогда не соглашался проделывать такие фокусы, но Иисус был вынужден их делать. Причина все та же: иудеи могут верить только в то, что видят, только в материальное. Их невозможно убедить без чуда.
В Индии принимают будду, который не творит никаких чудес. Но иудеи не давали Иисусу покоя:
«Можешь ли ты совершать чудеса? Только если ты покажешь нам чудеса, мы поверим в то, о чем ты говоришь».
Иисус не собирался творить чудеса, но иудеи вынудили его. Без чудес его мысли, его проповеди показались бы им лишенными смысла. Невозможно даже представить себе Будду творящим чудеса. Это привлекательно только для гораздо более примитивного ума. К чему так беспокоиться, чтобы кого-то убедить? К чему так беспокоиться?
Иногда чудеса происходили рядом с Буддой, но он не совершал их намеренно. Они просто случались в определенных ситуациях.
Помните, существуют разные смысловые уровни. Все чудеса, описанные в Библии: иногда появляется хлеб, иногда исчезает болезнь, или оживает мертвый — очень материальны, совершенно обыденны. Они связаны с повседневными проблемами обычных людей: хлебом, болезнью, смертью.
Будда же говорит, что вся жизнь — это сон. Тогда какое имеет значение, что кто-то вновь оживает? Это бессмысленно. Это лишь означает, что определенный сон вновь обрел какую-то реальность.
Есть такая история…
Будда находился в деревне, где умер ребенок. Мать была сильно одержима ребенком, она рыдала и, заливаясь слезами, пыталась скрыться от всех, чтобы покончить с собой. Тогда кто-то сказал: «Сходи к Будде. Он может все. Он просветленный человек; все возможно. Сходи! Он сострадателен. Если он почувствует сострадание к тебе, твой ребенок может воскреснуть».
И вот она пришла к Будде с мертвым ребенком на руках и положила его к ногам Будды. Представьте себе, что произошло бы с Иисусом в подобной ситуации в иудейской стране. Если бы ребенок не был возвращен к жизни, с Иисусом было бы все кончено, потому что это доказало бы, что он не тот, за кого себя выдает.
Но когда ребенка принесли Будде, что тот сказал? Он сказал матери: «Я верну твоего ребенка к жизни, но сначала ты должна кое-что сделать. Обойди все дома в селении и узнай, есть ли хоть один дом, в котором никто никогда не умирал. Если в деревне найдется хоть один дом, где никто никогда не умирал, вечером я воскрешу твоего ребенка».
Женщина ходила и спрашивала каждого. В каждом доме, в каждой семье кто-то умер. К тому времени, когда она вечером вернулась к Будде, она осознала, что смерть — это реальность, что смерть — это часть жизни.
Будда спросил ее:
— Что ты теперь скажешь? Есть ли хоть один дом, хоть одна семья, хоть один человек, который не перенес бы чью-либо смерть?
Женщина ответила:
— Я вернулась не для того, чтобы мой ребенок был воскрешен. Я пришла получить посвящение. Смерть — это реальность. Ребенок умер, я тоже умру, и каждый должен будет умереть. Посвяти меня в жизнь, которая никогда не кончается.
Это гораздо большее чудо! Но мы не понимаем этого. Если бы ребенок был возвращен к жизни, это было бы чудом. Но то, что сделал Будда, еще большее чудо, в нем больше сострадания. С определенным народом такое возможно; в других случаях это невозможно. Женщина стала саньясинкой: смерть ребенка была использована не для удовлетворения ее привязанности к жизни, она была использована для отречения.
Если бы ученики Будды были голодны, он не стал бы совершать чуда и обеспечивать их хлебом. Напротив, он сказал бы:
«Наблюдайте свой голод. Наблюдайте его, чтобы вы могли превзойти его, чтобы вы могли от него отделиться. Голод это не вы; он находится где-то на периферии вашего существа. Помните это. Используйте это».
Иисусу нужно было обеспечить людей хлебом, а Будде нужно было убедить своих последователей голодать. Дать кому-то хлеба — это, на самом деле, не чудо, но сделать так, чтобы люди были готовы голодать, — это чудо.
Все зависит от того, как мы определяем вещи. Я не занимаюсь чудесами, потому что все это чепуха. Жизнь, которую мы проживаем, абсурдна, поэтому даже если вы можете что-то в ней создать, это бессмысленно. Единственное чудо, которое меня интересует, — это подталкивать вас в запредельное. Даже малейший проблеск запредельного будет чудом.
На мой взгляд, если бы Иисус воздержался от совершения подобных вещей, он бы лучше послужил человечеству. Совершая все это, он привлек дураков. Массы заинтересовались Иисусом только благодаря его так называемым чудесам. Он пытался помочь им своими чудесами, но это было невозможно; напротив, он сам попал в беду.
Не думаю, чтобы Христос мог помочь кому-то таким образом.
Если бы я занимался материализацией, вокруг меня неизбежно собиралось бы все больше и больше дураков. Вскоре я оказался бы среди дураков, потому что только они интересуются подобными вещами.
Если вы пойдете к Саи Бабе, то увидите, что он делает некоторые фокусы. Но это привлекает лишь дураков.
Если в моей руке появится кольцо, какой в этом смысл? Какое это имеет отношение к каким бы то ни было духовным явлениям? Даже если весь этот дом исчезнет, а затем вновь появится, какой в этом смысл? Что из этого? Именно поэтому я и не занимаюсь чудесами. А те, кто занимаются, привлекают дураков.
По сравнению с Буддой Иисус кажется очень активным и революционным. Почему это так?