Дюнуа. Ты должна научиться быть воздержанной в войне, — как ты умеешь быть воздержанной в пище и питье, моя маленькая святая.

Жанна. Милый Джек! Ты любишь меня, правда? Как солдат любит своего товарища.

Дюнуа. Ты в этом нуждаешься, бедное невинное дитя. Господь с тобой! У тебя не слишком много друзей при дворе.

Жанна. Да, почему все эти придворные, и церковники, и рыцари так меня ненавидят? Что я им сделала? Я ничего не просила для себя, — только чтобы мою деревню освободили от податей: нам не под силу платить военные налоги. Я принесла им удачу. Я принесла им победу. Я наставила их на истинный путь, когда они делали всякие глупости. Я короновала Карла, сделала его настоящим королем. И все почести, какие он теперь раздает, все досталось им. За что же они меня не любят?

Дюнуа (подсмеиваясь над ней). Ду-ро-чка! Ты ждешь, что глупцы будут любить тебя за то, что ты разоблачила их глупость? Разве старые полководцы, выжившие из ума путаники и тупицы, любят удачливых молодых капитанов, которые отнимают у них командование? Разве искушенные в политике честолюбцы питают нежность к выскочке, который усаживается на их место? Разве архиепископам приятно, когда кто-то оттирает их от алтаря, пусть даже это будет святой? Да будь у меня чуточку больше честолюбия, я тоже стал бы тебе завидовать.

Жанна. Ты здесь лучше всех, Джек. Единственный мой друг среди всей этой знати. Твоя мать, наверно, сама была из простых. Когда я возьму Париж, я брошу все и вернусь к себе в деревню.

Дюнуа. Еще неизвестно, дадут ли тебе взять Париж.

Жанна (изумленно). Что?..

Дюнуа. Я бы сам давно его взял, кабы тут все было чисто. Сдается мне, они бы не прочь, чтобы Париж взял тебя. Так что берегись.

Жанна. Джек, мне несдобровать, я знаю. Если меня не прикончат годдэмы и бургундцы, так это сделают французы. Не будь у меня моих голосов, я бы совсем потеряла мужество. Потому-то я и ушла сюда потихоньку — помолиться наедине после коронации. Послушай, Джек, я тебе что-то скажу… Мои голоса приходят ко мне в колокольном звоне. Не тогда, когда колокола звонят все разом, как сегодня, — это просто трезвон и больше ничего. Но вот здесь, в уголке, где звон как будто нисходит с неба и все полно отголосков… или где-нибудь в поле, когда кругом тихо-тихо и колокола поют вдалеке, — тогда в этом звоне я слышу мои голоса.

Жанна. Вот! (Лицо ее принимает экстатическое выражение.) Слышишь! «Господь с тобой» — то самое, что ты сказал. А когда они отбивают половину, они говорят: «Смелей, вперед!»; а когда три четверти, они выговаривают: «Я твой покров». Но когда прошел час и большой колокол вызвонил: «Францию Бог хранит», тогда святая Екатерина и святая Маргарита, а иногда и сам архангел Михаил говорят со мной… И я не знаю наперед, что они скажут. И тогда, ах, тогда…

Дюнуа (перебивает ее ласково, но без всякого сочувствия). Тогда мы слышим в колокольном звоне все, что нам хочется услышать. Не нравятся мне, Жанна, эти твои разговоры о голосах. Я бы, право, подумал, что ты немножко не в своем уме, но я давно заметил, что, когда мы с тобой разговариваем, ты приводишь вполне здравые объяснения для всех своих поступков, хотя и говоришь другим, что только повинуешься приказу святой Екатерины.

Жанна (сердито). Ты же не веришь в мои голоса, так приходится для тебя подыскивать объяснения. Но я сперва слышу голоса, а объяснения нахожу потом. Хочешь — верь, хочешь — нет.

Дюнуа. Ты рассердилась, Жанна?

Жанна. Да. (Улыбаясь.) Нет. На тебя я не могу сердиться. Знаешь, чего мне хочется? Чтобы ты был одним из наших деревенских ребятишек.

Дюнуа. Почему?

Жанна. Я бы могла тебя понянчить.

Дюнуа. Ты все-таки женщина, Жанна.

Жанна. Нет. Даже ни чуточки. Я солдат. А солдаты всегда возятся с ребятишками, когда выпадает случай.

Дюнуа. Это верно. (Смеется.)

Дюнуа. Итак, ваше величество, вы теперь наконец миропомазанный король! Как себя чувствуете после этой церемонии?