— А вот еще одна, — продолжила миссис Хьюитт, снимая фотографию с каминной доски.

На этом снимке ее пышные волосы выходили за пределы кадра, и она во весь рот улыбалась в объектив.

— Я пользовалась некоторой известностью, это так, — сказала она. — По большей части в мюзик-холлах. Меня называли Ожившей розой, потому что у меня была такая сценка. Занавес поднимался, и я выглядывала из огромной вазы, посреди пышных юбок из розовой тафты, поднятых вверх — к плечам.

Выдержав паузу, я спускалась вниз по устроенной позади вазы лестнице и начинала танцевать на сцене. Было очень мило. Ваш дядя вечер за вечером приходил посмотреть на меня.

— Миссис Хьюитт, — сказала я. — Я пришла…

— Зовите меня Рози, дорогая, — перебила она. — Терпеть не могу, когда меня называют миссис Хьюитт. Потом это имя напоминает мне о бедном Хьюитте, моей радости, увы, безвременно потерянной! Если бы не настояние вашего дяди, давно избавилась бы от этой фамилии.

— А что же произошло с вашим мужем? — спросила я.

— Самой хотелось бы знать, — ответила Рози. — Ускакал неведомо куда ровно через две недели после нашего брака, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Не удивлюсь, если у него уже где-то была жена, но вряд ли это можно доказать.

— Как это было ужасно для вас! — проговорила я.

— O, не стоит сочувствия, дорогая моя. В те времена в моей жизни было много мужчин. Конечно, еще до того, как я познакомилась с вашим дядей. Я преуспевала по своим меркам, a потом познакомилась с режиссером — по крайней мере, он так себя называл, — он подсказал мне идею Ожившей розы и вывел на большую сцену.

Одно время я получала тридцать фунтов в неделю, а потом появился ваш дядя, и я поняла, что выдохлась, что сцена меня больше не интересует. Я выступила еще несколько раз, но все пошло иначе — сердце мое было уже в другом месте. К тому же мы путешествовали, и ни один агент не станет интересоваться тем, кто сегодня готов участвовать в спектакле, а завтра нет. Еще глоток портвейна?

Я покачала головой.

— Нет, спасибо, — сказала я. — А теперь я хочу кое-что спросить у вас. Рассказывал ли вам дядя Эдвард о тех, кому был неприятен? Были ли у него враги?

— Сколько угодно, — ответила Рози. — В политике без врагов не обойтись.

— Но сам он говорил о них? — настаивала я. — Особенно о ком-нибудь, кто желал убрать его со своего пути? И не только о каких-то конкретных людях… ведь в последние военные месяцы могут действовать организации или тайные общества, настроенные против дяди?

Рози потерла лоб.

— Дайте подумать, — проговорила она. — Да, в последние месяцы он кое-кого упоминал. Но кого? Какой-то человек устраивал ему неприятности возле Глазго.

— Возле Глазго? — повторила я.

— Да, так и было, должно быть, потому, что он говорил о том, что ему-де надо ехать в Шотландию, а я не хотела отпускать его, потому что там особенно частые налеты. Да, именно так, какой-то человек возле Глазго.

— А поточнее не можете вспомнить? — спросила я. — Может, вспомните имя этого человека?

— Увы, моя вина, — проговорила Рози. — Эдвард называл его имя, но, по правде сказать, дорогая, я не старалась запоминать подробности. Ваш дядя говорил в моем присутствии о многом, и я понимала, что он проясняет эти предметы для себя самого, так сказать, раскладывает по порядку, но не для меня — для себя самого. У него была такая привычка — думать вслух, и он любил говорить: «Рози, наш дом — единственное место, где я осмеливаюсь думать. Слишком опасное занятие теперь, когда я стал такой важной персоной. Я могу выдать тайны правительства, после чего меня расстреляют в Тауэре». Он всегда бы большим шутником, ваш дядя.

— Но попробуйте вспомнить! — пыталась я настоять на своем. — Это очень, просто ужасно важно, чтобы вы вспомнили имя этого человека.

— Ну, хорошо… — произнесла Рози, а потом вдруг хлопнула в ладоши и воскликнула: — Вспомнила! Москито или что-то в этом роде.

— Итальянское имя, — заметила я.

— Вполне возможно, — согласилась она. — Помню, что тогда оно показалось мне забавным. Да, я уверена, его звали Москито.

Имя и мне показалось странным, но больше узнать что-либо от миссис Хьюитт я не смогла. Мы проговорили еще полчаса, и в какой-то момент мне пришло в голову, что в этот дом мне еще предстоит вернуться.

— Я непременно загляну к вам еще раз, — пообещала я.

— Буду рада, — отозвалась она. — Уж и не знаю, как вы ободрили меня.

Я покинула квартиру миссис Хьюитт несколько озадаченная — мой любимый дядя Эдвард предстал передо мной с неожиданной стороны. Интересно, представляет ли мама, каким на самом деле был ее брат, или только я на всем белом свете сумела увидеть в нем ее глазами неуемного авантюриста; глазами Питера Флактона — блестящего, даже революционно настроенного политика; и глазами Рози — любящего мужа, ценящего свой семейный уют.