— Возможно, ты сочтешь меня непоследовательной, — проговорила я, — но я начинаю терять надежду на то, что мы вдвоем сможем отыскать убийцу дяди Эдварда. Я понимаю, что это именно я уговорила тебя принять участие в охоте, заставила тебя поверить в то, что мы можем преуспеть там, где потерпела неудачу полиция, но теперь я не настолько уверена в этом. События последних дней лишили меня такой уверенности.

— Это были самые лучшие дни моей жизни, — проговорил Питер негромко.

— Но почему? — не подумав, спросила я.

— Они подарили мне тебя.

Слова эти раздосадовали меня.

— А я не была бы настолько уверена в этом, — вызывающе проговорила я.

— Неужели я слишком самонадеян? — спросил Питер. — Как тебе известно, я не напрашивался. Я обещал себе, что буду самым благородным образом относиться к тебе, что не стану торопить и дождусь того, что ты полюбишь меня. Теперь я обещаю то же самое тебе и постараюсь выполнить свое обещание.

Он говорил так искренне, что в этот миг я устыдилась себя, потому что обманывала его. Тем не менее сказать ему правду было немыслимо! Я боялась — боялась не только Питера, но и того, что больше не смогу увидеться с Тимом.

И тут я решила, что раз и навсегда должна взять ситуацию в свои руки — что должна объяснить Питеру, чего жду от нашего брака, и не позволить страху или трусости сбить меня с ног.

— Я хочу, чтобы мы были друзьями, Питер, — проговорила я. — Настоящими друзьями. И я полагаю, что в той ситуации, в которой мы оказались, дружба будет наилучшим основанием для построения наших отношений.

Питер понял, что я имею в виду. Какое-то мгновение он колебался, и я поняла, что, с его точки зрения, я требую от него слишком многого. Он взял мои руки в свои.

— Что ж, будем друзьями, Мела, — вздохнул он и, наклонившись, поцеловал меня в лоб. — До тех пор пока я не заставлю тебя полюбить меня, — добавил он с решимостью в голосе.

Более странную первую брачную ночь, вероятно, трудно себе представить. Начать с того, что чем больше я размышляла о ситуации, в которой оказалась, тем больше ощущала не тревогу и волнение, а собственную вину. Я понимала, как низко поступаю, обманывая Питера, и тем не менее мне не хватало духа рассказать ему всю правду, как, впрочем, и отваги для того, чтобы отказаться от встреч с Тимом. Наверно, будь я человеком сильным духом и истинно благородным, человеком той породы, о которой пишут в книгах, я сказала бы Тиму, что отныне у нас нет ничего общего; что он ни в коем случае не должен оставаться в замке; что долг обязывает меня как можно скорее покинуть этот дом и что теперь, когда я вышла замуж за другого, он должен забыть меня.

Но я не героиня романа, а обыкновенная и ужасно несчастная девушка, и я не сделала ничего подобного. Одеваясь в тот вечер к обеду, я ненавидела себя. Я всегда была прямым и откровенным человеком — во всяком случае, считала, что являюсь такой. Должно быть, правда заключается в том, что прямой и открытой очень легко быть, когда тебе нечего скрывать. Я всегда презирала людей, которые лгали, обманывали и интриговали безо всякой серьезной причины — развлечения ради. Я была знакома с девушками, заводившими тайные любовные интрижки просто из интереса. Их увлекала перспектива выскользнуть ночью из дома на свидание с женатым мужчиной, им было приятно наплести матерям, что они идут в кино, когда на самом деле направлялись в какой-нибудь пользующийся дурной славой ночной клуб. Должно быть, такие поступки часто порождаются жаждой приключений, однако сама я никогда не хотела для себя развлечений подобного рода. Я хотела только одного: чтобы мои любовные дела были честными и открытыми, но тем не менее попасть в более затруднительное положение, чем то, в котором я находилась сейчас, было попросту невозможно.

— Что же мне теперь делать? — спрашивала я себя, снова и снова повторяя эти слова. — Что делать? Что делать? Что же мне делать?

Простого выхода из лабиринта не было, однако, будучи женщиной, я не могла не попробовать извлечь определенную выгоду для себя из этого сложного положения. Я привезла с собой платье из черного бархата, сшитое не по нынешней моде, с широкой юбкой и с воротником из настоящего кружева на плечах.

В тот вечер, спускаясь по лестнице, я ощущала себя собственной прабабушкой, однако я не заметила неодобрения в обращенных на меня глазах Тима и Питера. Конечно, о том, что бракосочетание состоялось всего несколько часов назад, приходилось помалкивать, поэтому Тим не имел ни малейшего представления о том, что является четвертым присутствующим на брачном пиру. Питер сказал мне, что разослал в газеты объявления о нашем браке, не указывая дату бракосочетания.

— Послезавтра, — сказал он, — первое апреля. И если люди будут спрашивать нас о том, когда мы поженились, мы можем совершенно спокойно отвечать: «O, в прошлом месяце». Так они решат, что это было достаточно давно, и врать нам не придется.

— Ты предусматриваешь все! — воскликнула я. — Но как быть с мистером Дурбином? Что, если он попытается затеять расследование?

— Сделать это ему будет сложно, — ответил Питер, — если только журналистам не удастся выяснить дату и место совершения бракосочетания. Едва ли им это удастся без нашей помощи. Тебе придется разрешить им несколько раз сфотографировать тебя и дать несколько аккуратненьких интервью относительно того, что ты думаешь об Англии.

— Ты говоришь так, как будто это может доставить мне удовольствие, — вздохнула я.

— А разве не так? Подобные вещи приятны любой женщине. Лично я отказываюсь от любых фотосъемок и любых высказываний личного характера.

— Ах, вот как, — рассмеялась я. — Значит, ты хочешь взвалить на меня всю грязную работу.

— Ну, а вдруг тебе понравится это занятие, — ответил Питер.

Разговор этот происходил перед обедом и прервался он только, когда дед вместе с Тимом вернулись в столовую. Дед показал Тиму свою библиотеку, которая, как я заметила, была предметом особой гордости старика, и всем гостям рано или поздно приходилось знакомиться с ней.