Защита прошла нормально, были хорошие отзывы, и ученая степень кандидата технических наук была присуждена мне единогласно. Доказательством того, что голосование ученого совета было в тот день не автоматическим, служит тот факт, что за второго защищавшегося аспиранта, Петра Фомина, было подано два голоса “против”. Отмечу здесь один факт. Я пригласил на свою защиту Владимира Ивановича Зубова, к тому времени уже доктора физико-математических наук. Зубов обещал прийти на защиту и, если понадобится, поддержать, но не пришел. Несколькими месяцами раньше состоялась защита диссертации Измаилом Ингстером, моим приятелем, начальником лаборатории, в которой протекала основная деятельность Зубова в нашем институте. Единственный человек, который выступал, причем выступал очень резко, против присуждения Ингстеру ученой степени, был Зубов.

Так вот, отсутствие Зубова я расценил как его нежелание выступить аналогично и на моей защите, а что касается поддержки таких людей, как я, не своих, то это, видимо, никак не входило в его правила. Тем не менее, на протяжении ряда лет позже этих событий мы с ним имели некоторые контакты, внешне он всегда был очень доброжелателен, даже дружествен. Однажды он пригласил меня к себе домой и показал свою книгу, выпущенную в Лондоне на английском языке. Я обратил внимание на то, что комнаты в его квартире были перетянуты веревками, предназначенными для облегчения перемещения и ориентировки слепого человека. У Владимира Ивановича и его жены, Александры Федоровны, было шесть детей, все мальчики. Это не помешало Александре Федоровне защитить не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию. В предисловии к книге, которую мне показал Зубов, автор благодарил меня за помощь в написании этой книги. “Ты видишь, как я тебя ценю, и ты всегда можешь на меня рассчитывать, если в этом будет необходимость”.

И такая необходимость появилась в 1969 году. Мой сын, Миша, после окончания одной из лучших в Ленинграде математической школы, решил поступать в Политехнический институт. Других интересов у него тогда еще не было, но вера в себя, и не без основания, была всегда, и он решил поступать на самый престижный факультет — физико-технический. Дальше можно не объяснять, чем это закончилось, но, тем не менее, мы все были очень расстроены. И я от безвыходности решил обратиться к Зубову, но не потому, что забыл о его “помощи” десятилетней давности. Зубов к этому времени возглавил вновь открывшийся в Петербургском университете факультет прикладной математики. Я не успел закончить фразу, как Владимир Иванович заявил примерно следующее: “Даже если бы мне разрешили взять только одного человека, то этот человек был бы твой сын, Юрий Овсеевич”. И, действительно, он сразу же подключил к этому делу своего заместителя, тот пригласил Мишу на собеседование. Миша им понравился и, вроде, оставались только формальные процедуры. Но они тянулись и тянулись и, наконец, Зубов позвонил мне и сказал “Я узнал, Юрий Овсеевич, что в университете — он назвал одну приволжскую республику — в этом году большой недобор.”

На второй или третий день после защиты я, по сложившейся традиции, организовал в ресторане банкет, на который пригласил друзей, сотрудников, которые мне помогали, официальных оппонентов, и высшее руководство института. Но не было ни одной женщины, в том числе и моей жены, Нонны. Это была моя ошибка, и я до сих пор не могу себе ее простить. А принял я такое дурацкое решение потому, что незадолго до этого был на таком же банкете, устроенном Ингстером, и там тоже отсутствовала его жена, и проходил он в чисто мужской компании. Но, может быть, он стеснялся представить свою жену. Я же совершенно не стеснялся и даже наоборот, но поступил глупо.

Расскажу только один эпизод, интересный с точки зрения моей истории, да и не только моей. Рядом со мной за банкетным столом сидел директор института Николай Авксентьевич Чарин. И вот после немалого количества тостов, уже в достаточно теплом состоянии, он мне говорит примерно следующее: “Я знаю, что ты на меня обижаешься. В связи с этим я хочу показать тебе одну бумажку”. Он лезет в бумажник и достает выписку из решения бюро Смольнинского райкома партии, в которой было сказано, что Чарину Н. А. объявляется выговор за засорение кадров в руководимом им институте.

Какая может быть радость, а тем более радость двойная, если она не отпразднована в кругу родных? Конечно, мы едем в Ростов. И так же как десять лет назад, когда я приехал инженером, был устроен “пир на весь мир”. Слава Богу, все наши ростовские родные были живы, более того, появились новые — Ноннины родители, и все они собрались у моей мамы за столом, и все искренне радовались нашим успехам, нашей, если так можно выразиться, победе. Прежде всего, конечно, радовалась и гордилась моя мама. И опять же те, кто имели прямое отношение к этому событию — дядя Гриша и тетя Маня. Я ходил все дни пребывания в Ростове как именинник, еле сдерживал желание поделиться своей радостью со всеми знакомыми ростовчанами, с которыми мне пришлось встречаться.

Мы решили, что в Ленинград я пока поеду один. Нонна должна не торопясь собрать и упаковать вещи, благо, что у нас их было еще не очень много, сдать квартиру заводу и ждать моего вызова, когда можно будет въезжать в нашу квартиру. Коль скоро квартиру в Ленинграде нам давали с Мишей без учета Нонны, то она, казалось, могла бы формально продолжать занимать ростовскую, что впоследствии могло помочь нам расширить свое жилье. Но для этого надо было быть более деловыми людьми. Нонна переселилась на Социалистическую улицу, к родителям, и новый первый класс для Миши был выбран в том же районе.

В начале 1960 заказ, который мы выполняли на территории завода “Северный Пресс”, был закрыт, и я получил возможность вернуться в свой отдел. Григорий Львович Рабкин предложил мне работать в его лаборатории. Я должен был возглавить группу моделирования с реальной аппаратурой, то есть такого моделирования, когда в его контур включаются действующие образцы разрабатываемой аппаратуры. Кроме того, на эту группу возлагались функции разработки методов и приборов для экспериментального исследования реальной аппаратуры.