Шрифт:
Скоро отец стал жить отдельно.
Вовка ждал, что скажет мама. Почему-то трудно было самому начать разговор. Что-то не давало просто спросить: «А где папа?» Он ждал, ждал, а она молчала. Ставила перед Вовкой тарелку. Стирала бельё. Пришивала пуговицы. Вытирала пыль с телевизора. Всё, как всегда. А про отца с Володей не говорила. Как будто он вышел в соседнюю комнату, а не ушёл совсем.
Проходили дни, недели, и всё становилось ясно без всяких слов. Раз отец не живёт здесь, с ними, значит, он живёт в другом месте. А это значит, что теперь у них семья совсем маленькая — мама и Вовка. А отца у Вовки нет. Вот что значит всё это. И пережить это очень трудно, сколько бы человеку ни было лет.
Потом отец стал приходить по воскресеньям.
Когда он появился в первый раз, Вовка учился в третьем классе. Отец вошёл в квартиру без звонка, отпер дверь своим ключом. Когда он появился в передней, Вовка на секунду замер: вдруг он вернулся к ним совсем? Но тут же понял — нет, не вернулся. У мамы погасшее лицо, отец прячет глаза. Неуклюже обнял Вовку. Худое плечо колет Вовкину щёку, нос у Вовки прищемился набок.
«Вырос», — говорит отец, от него пахнет вином.
С отцом легче разговаривать, чем с мамой. Они всегда понимали друг друга. А мама — человек тяжёлый.
— Почему ты так долго не приходил? — спрашивает Вовка, когда они с отцом остаются в комнате одни.
«Надо было успокоиться, — отвечает отец, — большие переживания пришлось пережить».
Вовке хочется спросить, зачем нужны эти большие переживания. Жили бы, как раньше, все вместе, и не нужно было бы никаких переживаний, ни больших, ни маленьких. И успокаиваться было бы не надо.
«У твоей мамы тяжёлый характер. Не женский характер, — говорит отец. — Женщина должна терпеть мужские слабости, а она не хочет. Вот почему мы и разошлись. Вырастешь — поймёшь».
А чего тут понимать? Всё и так понятно Вовке: развод есть развод. И у Серёжки родители разошлись. Радости мало, но дело обычное.
«Я выпиваю, — говорит отец. — Ну и что?»
А Вовка кивает, он согласен с отцом. И правда, что такого? Пусть бы выпивал, раз ему хочется. Вот Вовка, например, любит газировку с сиропом — тоже пьёт, когда есть такая возможность. И что? И ничего. Никому от этого ни хорошо, ни плохо. Вовкино личное дело. А у взрослых свои напитки. Пусть каждый пьёт, что ему нравится. И нечего человека прижимать. А мама прижимала, запрещала, вот отец и ушёл. И что хорошего? И ничего хорошего. Так рассуждал Вовка, доедая последнюю вафлю. А отец сидел напротив, слегка покачивался на стуле. Потом сказал:
«На пол накрошил. Будет тебе теперь вливание».
Отец усмехнулся, и Вовка усмехнулся. Мама всегда найдёт, к чему прицепиться. Крошки на полу — великое несчастье.
С тех пор отец приходит каждое воскресенье.
Потому что он очень хороший и хочет участвовать в воспитании своего любимого сына. Имеет право.
Сегодня он вошёл в переднюю, и сразу запахло парикмахерской.
— Запах какой убийственный, — говорит мама и отворачивается.
— Почему убийственный? Мужской одеколон, называется «В полёт». Ты просто отвыкла. — Усмехнулся одной стороной рта — доволен, что поддел её, несговорчивую женщину. Отвыкла от мужского духа, выставила мужа, теперь живи одна, нюхай незабудки. — Взял билеты в цирк! — громко сказал отец. И Володя заметил, что отец пьян. И понял, что он нарочно надушился, чтобы мама не унюхала запаха водки. — Собирайся, Владимир, скорее.
Говорит Володе, а смотрит на маму. Вот как надо разговаривать с мальчишкой, без всяких лишних нежностей.
И Володе нравится, когда отец называет его Владимиром, а не Вовочкой-Володечкой. И тут же думается: а может быть, он не такой уж и пьяный? Ну выпил немного, привычка такая. А может, и не пил, просто кажется.
Володя быстро надевает новую синюю рубашку, берёт куртку. Лучше скорее выйти на улицу, пока мама не заметила. А то ещё не пустит, так один раз было.
— Меня весь постройком уважает, и даже сам Григорий Ильич меня уважает. А я его уважаю. Пусть со мной бывает, а с кем не бывает? С каждым бывает. Но кто лучше всех циклюет? А кто шпунты лучше всех подгоняет? А паркет кто ещё такой подберёт? — Он дышит Володе в лицо и уже не говорит, а кричит: — Молчишь? Будем молчать. А кто лучше всех лаком кроет? Нет, ты скажи — кто? Молчим.
Володя уже отпер дверь.
— Пап, я готов.
Куртку можно застегнуть и на лестнице.
Мама давно ушла в кухню и бьёт там деревянным молотком по куску мяса, она лупит крепко, и за этим стуком никаких разговоров не слышит. Но отец всё кричит:
— Нет, ты, Владимир, скажи, кому Григорий Ильич из постройкома дал билеты? Лапушкину? Нет, мне. Хотя Лапушкин, если разобраться, мужик неплохой. В целом. А билеты не Лапушкину, вот они! — Отец повертел перед Володиным лицом голубой бумажкой, потом просунул бумажку в открытую дверь кухни и там повертел. — А спроси, в какой ряд? В первый! Вот в какой!