В 1966–1967 гг., уже в Саратове, прошел слух о раскрытии в Рязани якобы заговора так называемых «молодых коммунистов». Имело ли это какое-нибудь отношение к моим случайным наблюдениям, я не знаю. К тому времени Хрущева сменил Брежнев.

Когда должны были прилетать самолеты для проведения серии парашютных прыжков личным составом полка, и об этом становилось известно, биоритмы жизни у большинства десантников резко менялись. Прежде всего, нарушался сон. Мне, например, постоянно снились сцены покидания борта самолета. Всплывали кадры кинофильмов военного времени, когда я, будто бы парашютист – разведчик, десантируемый в партизанский отряд, выпадал в круглое отверстие в полу самолета (так действительно было во время войны) и оказывался темной ночью в партизанском лесу. Бывало, просыпался в поту.

Напряжение несколько уменьшалось, когда самолеты прибывали. Обычно они садились на аэродром Дягилево под Рязанью. Начиналась суматоха с получением со складов и укладкой парашютов. Лечила занятость делом. А потом происходил выезд десантников по графику на аэродром, посадка их в самолеты и, наконец, начинались сами прыжки. Все это делалось коллективно, и человек не оставался один на один с собой, кроме момента самого прыжка. После прыжка наступало успокоение, и можно было запросто совершить и второй, и третий прыжки. Здоровая реальность вытесняла тревожность страхов. Самолеты улетали, и начиналась обычная спокойная работа и жизнь.

Жизнь воинской части постоянно чему-то учила. Помню весной 1959 г. парадный расчет полка – числом до батальона – убыл из Рязани в Москву, в Лихоборы, что недалеко от метро «Сокол». Личный состав и медслужба разместились в громадном санпропускнике, работавшем еще в годы войны и полностью готовом к санобработке тысяч бойцов в случае мобилизации. Так и жили среди кранов и душевых установок.

В Тушине шли тренировки к параду на Красной площади, медицинская служба работала в обычном режиме, столовая кормила сотни три десантников. С нами был и командир полка. Он предлагал мне войти в парадный расчет, чтобы во время парада проехать по Красной площади. Я отказался, так как в детстве участвовал в праздничных демонстрациях и видел на трибуне Мавзолея Сталина и других руководителей страны. Желания увидеть Хрущева у меня не было.

У медиков во время подготовки к параду работы было мало: апрель, май – тепло, больных оставили в Рязани. Старший врач полка Головин Василий Михайлович – офицер с фронтовым опытом (в 1945 г. десантировался у озера Балатон) – был деятелен и строг, особенно к сотрудникам столовой. Он отлично понимал, что значит накормить недоброкачественной пищей людей накануне майского парада. Чуть ли не спал у складов, котлов и раздаточных. Повара, конечно, были классные, тоже фронтовики в прошлом, мастера своего дела. Но вот однажды, дня за три до участия в параде, в 5 утра, все мы, медики, дежурный по части и командир, были подняты с коек и вызваны на кухню. А случилось то, что повара на 1,5 часа раньше положенного закончили варку мяса, вытащили его из котлов и приступили к разделке. Старший врач приостановил работу кухни и запретил использование мяса. 63 кг! Хотя у многих были сомнения в правильности этого решения, да и забракованного, но на вид нормального мяса было жалко, к тому же повара клялись, что все обойдется, но Головин стойко стоял на своем, и командир его решение не отменил и строго наказал поваров, приказав вычесть из их зарплаты стоимость мяса. Слишком велика была угроза сорвать государственное задание. Конечно, не обошлось и без работника особого отдела. Завтрак и обед были без мяса, но что поделаешь. Я бы, как врач, на это, наверное, не решился и даже не очень одобрял строгость своего начальника: мне казалось, что мясо было как мясо, подумаешь, сварили раньше времени. Только потом я понял, что за строгостью стояли принципиальность и опыт. Цена всему была забота о здоровье солдат. И еще я понял, что за поварами нужен глаз да глаз.

Хозяйство в полку было огромно. Овощехранилище, которым заведовал начпрод части и старшина Тер-Петросян, оказалось подземным городом. Ящики с картошкой, гурты с кочанами капусты, бочки с солеными огурцами, мешки с солью, с сахаром, с чаем и – отдельно – атлантическая сельдь в бочках, в холодильнике – мясные туши на крюках. Обслуживал все это богатство хозвзвод. Шутка ли – 2000 едоков. Десантники должны были быть обеспечены полностью. Это соблюдалось.

Столовая с кафельными полами на два зала была заставлена длинными столами и скамьями. Кормили в два потока. Кухня на 5 котлов. Отдельно – печка, на которой на дровах готовились диетические блюда. Как-то столовую посетил генерал Корещенко – командир дивизии, приехавший из Тулы, где располагался штаб нашей дивизии ВДВ. Через «амбразуру», где раздавалась пища, увидел, как солдатик тащит к печке дрова. Возмутился и приказал в гневе: «Убрать дрова!» Вид дров не гармонировал с видом сверкающих на солнце котлов. Солдатик молча унес дрова, а когда генерал и его свита удалились, принес их обратно и стал топить печку. Как быть, диетчиков тоже кормить нужно, а их набирались десятки. В общий котел не все можно положить. Старшим в столовой был повар с фронтовым стажем – прапорщик Сохрин. До сих пор вспоминаю пшенную кашу, сваренную в котле, жареную треску и вкуснейшую малосольную селедку. Кормили хорошо, а дежурного врача тем более. Не зря говорят: «Если врач сыт, и больному легче». Население города снабжалось заметно хуже. Помню, как сам часа два простоял как-то в продмаге на территории части с бидоном в очереди за подсолнечным маслом.

В полку случались и трагедии. Как-то поздней осенью в районе реки Павловки, в 2-3-х км от нашей части в ходе тренировочных занятий роты связи утонули сразу два десантника, тяжело нагруженные рациями. Рации располагались у них за спиной. И речка-то была небольшой, но с очень крутым и глубоким спуском. Оказавшись в холодной воде, они под тяжестью снаряжения не смогли выплыть. Командиры не досмотрели, иначе бы ребят можно было спасти. Командир взвода Голубев тогда чуть не помешался.

Будничные хлопоты в медпункте как-то незаметно вытеснили память об Академии. Это удивительно, но я совсем не вспоминал о своих друзьях Саше Шугаеве, Юрке Филимонове, Сереже Мустафине, я не знал даже, где они служат. Жил как на острове посреди океана. Это удивительное свойство памяти. Как будто кто-то в тебе переворачивает страницу интересов. Такое уже бывало: в Лефортово бараки, в которых мы жили в сороковых годах и откуда выехали в 1946-м году после смерти мамы, оказывается, существовали потом еще до середины пятидесятых, а я и не знал. Как будто кто-то целую и очень важную страницу жизни перевернул. Мы, наверное, путешественники в душе, и плывя по жизни, забываем оставленные нами острова. Настоящее вытесняет прошлое, освобождая место для будущего.

Несколько раз ездили с женой в Москву и Ленинград. Я просиживал в Фундаментальной библиотеке Академии, виделся там с некоторыми однокурсниками (Олег Кошиль, Жора Цыбуляк, Дима Долматов). Все они уже перебрались в Ленинград и учились или работали в академии. Это казалось несбыточной мечтой.

Человеческое тепло измерить сложно. Врачу тем более: шагу нельзя шагнуть, не одаривая других этим самым теплом. Какое-то портативное ходячее МЧС с обогревом.