Все понимали, что Субхаш Савант – коррупционер. Скорее всего, он действительно подделал документы. «Но ведь только он приезжает сюда, чтобы побеседовать с нами», – говорили в Аннавади.

Перед каждыми выборами он изыскивал бюджетные средства или выбивал деньги у благотворителей (прежде всего у крупной американской христианской миссии World Vision), чтобы как-то благоустроить квартал: сначала был построен общественный туалет, потом поставили флагшток для поднятия флага над трущобами района, а затем прорыли водосточные канавы. Недавно даже возвели бетонное возвышение у пруда с нечистотами. С него Субхаш вещал, когда приезжал в Аннавади. Каждый раз он рассказывал, как отчаянно противостоит руководству аэропорта, готовящемуся направить сюда бульдозеры, чтобы стереть эти хижины с лица земли так же, как это было сделано в 2001 и 2004 годах. На самом деле этот мелкий чиновник не имел реального веса в политической борьбе, разворачивавшейся в городе. Его пост был не настолько высок, чтобы он мог хоть как-то повлиять на планы по расширению аэропорта.

Но жителям Аннавади он казался выдающимся деятелем, сравнимым по статусу чуть ли не с премьер-министром. Ему необходима была их поддержка, а им нужна была вера в то, что этот человек сумеет их защитить.

– Ну, когда же он приедет? – интересовались собравшиеся.

– Скоро, – уверяла Айша.

Было тесно, душно и жарко, как в духовке. За день храм, как и крыши домов, разогрелся на солнце, а остыть еще не успел. Пот струился по лицам, но в течение часа люди страдали молча, никак не показывая своего недовольства. Через два часа отовсюду стали раздаваться громкие вздохи.

Обитатели трущоб не желали напрасно тратить время. Даже тем, у кого дети не готовились к экзаменам, было чем заняться. Завтра с рассветом надо на работу, а сегодня еще предстоит убрать в доме, искупать малышей, успеть запастись водой в одной из шести колонок, предварительно выстояв в многочасовой очереди. Город подавал воду в квартал на полтора часа утром и вечером. Представители Шив сены взяли в свои руки водопровод в районе и контроль за оплатой этой услуги. Сами они за нее не платили, а лишь собирали взносы с бедняков. Появление таких горе-посредников вызвало возмущение в Аннавади. Впрочем, оно не шло ни в какое сравнение с тем гневом, который охватил жителей, когда человек из World Vision, собравший с них деньги на новую колонку, исчез в неизвестном направлении со всем этим капиталом.

В десять вечера Айша, чья блузка под сари насквозь промокла у горловины и под мышками, дозвонилась наконец до шофера Субхаша.

– Он уже едет, – объявила она волновавшейся толпе, а потом распорядилась начать службу, чтобы глава района застал жителей не в праздном ожидании на грани терпения, а за богоугодным делом.

Но в одиннадцать гостя все еще не было. Айша махнула рукой дочери:

– Неси еду!

Предполагалось, что угощение подадут после церемонии, но народ уже собирался расходиться. При этом ни Субхаш, ни его водитель на звонки не отвечали.

Участники встречи закусили и разошлись. В храме осталось человек десять. В основном это были осовевшие пьяницы, мирно дремавшие по углам.

На Айше не было лица. Теперь все эти люди скажут, что она пообещала им встречу с начальством, но не смогла выполнить обещанного. Но, что еще ужаснее, господин Савант, большой любитель заниматься делами по ночам, может вскоре приехать. И что он увидит? Пустое святилище! При этом Айша окажется во всем виноватой. Субхаш улыбнется той самой противной улыбочкой, которая хуже пощечины, и скажет, что соседи ее не уважают и что жители Аннавади еще не созрели для того, чтобы ими командовала женщина. Без сомнения, он упомянет, как много людей собралось во всех других трущобных районах и как прекрасно прошли встречи там.

Айша с горечью высказывала все эти предположения дочери. Но тут на пороге храма появился молодой красивый юноша-евнух. Увидев, что в полупустом помещении горят свечи и лениво наигрывает таблаист, он вошел внутрь и начал танцевать.

У евнуха были густые локоны, очень длинные и пушистые ресницы. На запястьях звенели дешевые металлические браслеты. Он медленно развел руки в стороны. Руки были абсолютно неподвижными, в то время как нижней частью тела он начал выделывать нечто невероятное. Таблаист «ожил» и заиграл быстрее. Манджу открыла рот от удивления: казалось, что верх и низ у юноши двигаются совершенно отдельно друг от друга. Он на секунду прервался, чтобы взять в зубы свечу, и завертелся снова, так что пламя превратилось в тонкую яркую окружность.

Евнухов, или хиджра, в Мумбаи боялись и в то же время благоговели перед ними. Их неопределенный пол и соответствующее сексуальное поведение были всем известны. При этом жизнь их была так тяжела, и в ней было столько несчастий, что многие думали: злая судьба заразна, и к тем, кого эти люди удостаивают своим посещением, приходит беда. Если на порог дома заявился евнух, хозяевам приходилось платить, чтобы он убрался прочь. Можно, однако, заплатить и чуть больше, попросив его при этом бросить кокос под ноги врагу. Такой сглаз будет очень стойким: он не «отлипнет» от человека, даже если тот, со своей стороны, наймет баба [40] и тот зажжет три ароматические палочки в стакане с рисом, присыпанным киноварью [41] .

В Аннавади жило шесть евнухов. Под толстым слоем грима было видно, что лица у них несчастные и измученные. Некоторые из них тоже подошли к храму и стали разглядывать юношу. Он был не местный. Красота его была безупречной, а женственность определялась не нарядом и косметикой, а чем-то другим в самой его природе. Он не просил денег, чтобы убраться восвояси. Сейчас он вращался так быстро, что локоны развевались параллельно земле, а капли пота брызгами разлетались в стороны, орошая возвращающихся в храм обитателей квартала, заинтригованных этим действом.