Шрифт:
У могилы я в последний раз поцеловал отца в побелевшие ледяные руки, и меня увели прочь.
И мой отец, как его отец и его дед, умер в семьдесят четыре года. Так же странно и внезапно. Стоял, говорил и… умер… Умер, не договорив слова… Он даже не успел осознать, что умирает. Вероятно, оттого в глазах его застыло легкое недоумение.
Неправдоподобной казалась мне каждая смерть, с которой я сталкивался до этого! Я, конечно, помнил всех ушедших, они жили во мне, — человек, умирая, заставляет запомнить себя навсегда. Но здесь, в могиле отца, я схоронил все смерти, которые пережил, и впервые всем существом почувствовал — ничто меня больше не страшит!
Прошло время.
Под утро я с друзьями встретил у заводских ворот самосвал с бетоном, и мы поехали на кладбище.
Ребята подвозили мне в тележках бетон, я утрамбовывал его, чтобы раствор плотно заполнил опалубку.
Рассвет едва угадывался за горизонтом. На кладбище было еще темно, и все вокруг лишено цвета и формы.
Мы спешили закончить работу, пока не застыл раствор бетона. Работали молча, напряженно. Потом кто-то из ребят что-то сказал, ему ответили, кто-то пошутил… и я улыбнулся, кажется. А потом вдруг донеслась песня. Сначала глухо, потом зазвучала в ритм моим ударам по бетону.
Странно — поблизости никого не было. Я остановился, прекратилась и песня. Я снова стал утрамбовывать бетон, и снова кто-то запел. Ребята подвезли бетон, заговорили, и мелодия исчезла…
Неужели песня звучала во мне?! Неужели во мне это пело — тихо, робко, но все же — пело?! Ты слышишь, отец! Я строю тебе надгробие и пою?! Пою над твоей могилой?! Почему? Неужели это возможно? Ведь после твоей смерти мне ничего больше не было нужно! Я ведь ко всему потерял интерес, словно схоронил с тобой все, что имел! Так почему во мне звучит песня?
Внезапно зеленым светом вспыхнула раскидистая верба, росшая у соседней могилы, ало запылали розы, озарился серый плющ и пепельно высветился, заблестел темный гранит.
Внезапно ожило все, и все зазвучало, запело, закричало — деревья, надгробные камни, земля и даже их тени…
Это взошло солнце! Взошло светило и вернуло всему и всем цвет и форму.
Кто-то кого-то окликнул, где-то вдалеке прогрохотал грузовик. Появились могильщики, переоделись в рабочую одежду. Подошли ребята, сказали, что все закончили.
Я смотрел на солнце.
Смотрел на солнце, еще светившее вполсилы, но уже приводившее в движение весь мир по каким-то своим законам, которые как будто никому не известны и всем известны, которым все противятся и все беспрекословно покоряются…
Я почистил одежду, умылся и отправился на работу.
1968
ГНОМИКИ В ТАБАЧНОМ ДЫМУ
«В снегопад на землю слетают невидимые добрые гномики под белыми зонтиками. Зонтики самых разных цветов. Да, не удивляйтесь, и белый цвет бывает самым разным. Гномики не спеша, осторожно летят вниз. Одни опускаются на крыши, деревья и землю, а другие, те, что посмелее, вспархивают на бегущие машины и идущих по улицам людей. А потом, побросав свои зонтики, устремляются к каминам. Зимой в каждом доме пылает камин. Камин — это тепло, покой. Добрые гномики любят, когда царит покой. В благодарность за приют они приносят хозяевам счастье. А во дворах и на улицах остается белый пушистый снег…»
Звонит телефон.
Неохота покидать милых гномиков, но взять трубку, кроме меня, некому — я один в квартире.
А телефон звонит и звонит.
— Слушаю.
Молчание.
— Слушаю вас…
Молчание.
Нашли время разыгрывать!
— Не клади трубку! — приказывает знакомый голос.
— Здравствуй, моя девочка!
— Привет! Что ты делаешь?
— Ничего… — лгу я, потому что девушка мне очень нравится. Да и не поверит все равно, если даже признаюсь, чем занят в этот знойный полдень.
— Хочешь меня видеть?
— Ты прекрасно знаешь — всегда хочу тебя видеть.
— Тогда приезжай, жду тебя.
— Где ты?
— Сабуртало, квартал номер двадцать, пятый корпус, первый подъезд, восьмой этаж. Запомнил или повторить?
— К кому?
— Квартира сто шестая. Давай скорее, жду.
— Хорошо, еду.
Я надеваю свежую сорочку, отутюженные брюки, до блеска начищенные ботинки.
До свидания, гномики, не скучайте, скоро вернусь…
На улице знойно, пустынно. Накаленные такси выстроились в ожидании пассажиров. Водители томятся в тени, провожая взглядами случайных прохожих.
— Куда? — спрашивает таксист, садясь в машину.
— Сабуртало, двадцатый квартал, пятый корпус, первый подъезд, восьмой этаж, сто шестая квартира.
— Прямо на восьмой этаж везти? — иронизирует он.
— Ладно, пошутил.
— Ну и жарища…
Звонившую мне девушку звать Лианой. У нее красивые черные глаза. И ничего больше. Но глаза очень красивые. Немного припухшие снизу. Кто другой, возможно, задумался бы, не больна ли она, в порядке ли у нее почки, но мне нравится Лиана, и припухшие нижние веки делают ее какой-то особенной.