1973

Репетиционная находилась в небольшой комнате, но все почему-то называли ее залом. За длинным столом сидели порядком утомленные артисты. Седой режиссер в бархатной куртке, уважаемый Шота Кевлишвили, стоя давал какие-то указания помрежу, тот заносил их в записную книжку. Репетиция прошла неудачно.

— Кроме Наны Каранадзе и Реваза все свободны, — сказал режиссер.

Артисты, шумно, беспорядочно задвигав стульями, покинули репетиционный зал. На столе остались переполненные окурками пепельницы — свидетельство ожесточенных споров; лишь одна сверкала чистотой, та, что была перед режиссером. Шота Кевлишвили не курил.

Режиссер и оставленные им актеры уселись за маленький столик помрежа.

— Повторим сцену Комиссара и Алексея из третьего действия, — сказал режиссер и, помолчав, раздраженно добавил: — Не понимаю, отчего молодежь такая невыдержанная?! — Он махнул рукой в сторону коридора, откуда доносился гул голосов. — Мне случилось как-то беседовать с умным, но весьма наивным молодым человеком, побывавшим в Третьяковской галерее. Его так взволновала картина Репина, что он пытался остановить кровь из головы убитого отцом сына, а потом перед шишкинским лесом сразу успокоился, — оказывается, отдохнул душой. Так вот, некоторые пьесы похожи на шишкинский лес. Не выношу таких пьес! Потому я и выбрал «Оптимистическую трагедию», что надеюсь — она взволнует зрителя. Как по-вашему, прав я?

— Правы, — коротко бросил Реваз.

— Начнем. Вот отсюда… — Режиссер перелистал пьесу и прочел: — «А вы, товарищ, всякий раз в разговоре…» Прошу, Нана.

Нана быстро нашла указанное место и начала:

— «А вы, товарищи, всякий раз в разговоре поначалу разные словесные букеты пускаете? Для впечатления?»

— «Как знать, разберитесь», — по памяти ответил Реваз.

Нана уже привыкла в способности Реваза с первого чтения, с первой репетиции запоминать диалоги, но режиссера поразила его память (этого, собственно, и добивался Реваз), и он просиял от удовольствия.

— Как, вы уже запомнили текст?

Шота Кевлишвили, главный режиссер драматического театра одного из крупных городов России, был приглашен в Тбилиси для постановки «Оптимистической трагедии». Но теперь распространился слух, что его якобы уговорили остаться здесь главным режиссером театра.

Нана улыбнулась и начала…

Н а н а. Ну, как этот, новый командир? Подозрителен, а?

Р е в а з. Ты будь поосмотрительнее с этим высокоблагородием. Я его помню.

Н а н а. И он помнит. Ну, а Вожак?

Актеры репетировали без особой охоты, с прохладцей, и режиссер решил «подбавить жару».

— Пьесу надо ставить совершенно по-другому! Надо увидеть то, чего не видят другие. Попробуйте произнести слова: «Старый Тбилиси». Что возникло перед вашим взором? Возникла одна и та же картина! Даже самые разные люди при этих словах представляют себе одно и то же! Так имеет ли она какую-нибудь ценность, если одинакова у всех? Зачем показывать зрителю то, что он и сам может представить, читая пьесу? Понятно, о чем я говорю? Продолжайте.

— Понятно, — сказал Реваз.

Н а н а. Ну, а Вожак?

Р е в а з. Что — Вожак?

Н а н а. У тебя с ним дружба?

Р е в а з. Не знаю. Не разобрать. На Каледина ходили вместе. Дружба, да какая-то такая…

Н а н а. Так я и думаю. Он тебя держит крепко.

Р е в а з. Н-но, меня! Я боюсь этого бугая?!

Н а н а. Боишься… Да-а, порядок вам нужен.

Р е в а з. Порядок? Научились? Выговариваешь без задержки: «порядок»! Да людям хочется после старого «порядка» свободу чувствовать, хоть видимость свободы. Вот до сих пор наглотались этого порядка… по пять, по десять лет… Говорить разучились!

Н а н а. Ты, например, как будто не разучился.

Р е в а з. Верно, не разучился. Повторяю за другими: «Вот не будет собственности… Значит, все будет чудно». Будет, опять будет… Слушай, ведь в нас старое сидит. Сами только и ищем, где бы чем разжиться, приволочь, отхватить. И во сне держимся за свое барахло! Моя гармонь, мои портянки, моя жена, моя вобла. Человека за кошелек казнили. Мало — двоих. Исправится ли человек? Переломит ли он себя? Этакая маленькая штучка — «мое». На этой вот штучке не споткнуться бы. Эх, будут дела.

Н а н а. Легче, форменку порвешь… Ты что же, думаешь, мы этого не видим? Слепые? Мы верим в людей.

Р е в а з. Мужик не откликнется.

Н а н а. Откликнется. Сидят в деревне вот такие же философы вроде тебя. «Вожаки»… И разводят: «Я за мое… Сами будем жить… Всех к лешему… Мужицкая слобода…» А что они реально могут сделать для завтрашней экономической… тебе это слово понятно?.. экономической потребности страны? Ну?

Р е в а з. А я откуда знаю.