Ничего не клеится. Все разваливается.

— Джульетта. — Адам приложил ладонь к стеклу. Я едва слышу его.

Я не ответила, и он отодвинул дверцу кабины. Покрытый мятежными дождевыми каплями, Адам сбрасывает ботинки и опускается на колени на кафельный пол. Взяв меня за локти — от этого прикосновения мне еще горше, хочется сдохнуть тут же, на месте, — со вздохом тянет вверх, чтобы я приподняла голову. Ладони гладят меня по волосам, глаза изучающе смотрят, смотрят и видят меня насквозь. Опускаю взгляд.

— Я знаю, что случилось, — мягко говорит Адам.

Мое горло — рептилия, покрытая чешуей.

— Убейте меня кто-нибудь. — Мой голос срывается на каждом слове.

Адам подхватывает меня за спину и тянет вверх, поднимая на ноги. Я стою, пошатываясь. Он ступает под душ и закрывает дверцу кабины.

У меня вырывается испуганно-резкий вздох.

Адам прижимает меня к стене, и я вижу, как его белая футболка промокает насквозь, струйки воды танцуют на лице, а глаза заключают в себе целый мир, за право быть частью которого я готова умереть.

— Ты не виновата, — шепчет он.

— Я то, что я есть, — задыхаясь, отвечаю я.

— Нет. Уорнер лжет, — говорит Адам. — Он внушает тебе ложные представления. Не дай себя сломать. Не позволяй забраться тебе в голову. Он хочет, чтобы ты считала себя чудовищем, у которого нет выбора, кроме того, чтобы присоединиться к нему, хочет заставить тебя поверить: ты никогда не сможешь жить нормально…

— Но я никогда не смогу жить нормально! — икаю я. — Никогда… я никогда…

Адам качает головой:

— Сможешь. Мы выберемся отсюда. Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Как ты можешь заботиться о такой, как… я? — Боясь услышать ответ, я все-таки смотрю на его губы, изучаю их форму, считаю капли воды, скатывающиеся по рельефу этих губ.

— Потому что я влюблен в тебя.

Внутри меня все обрывается. Я смотрю на него, я живое электричество, гудящее жизнью, светом, мне сразу жарко и холодно, сердце бьется неровно. Я дрожу в объятиях Адама, рот приоткрылся без всякой к тому причины.

Он улыбнулся. Кости во мне, по ощущениям, исчезли.

Голова закружилась, как в бреду.

Его нос касается моего, наши губы разделяет только дыхание, его глаза уже пожирают меня, а я — талая вода без рук и ног. Я чувствую его запах, чувствую тяжесть его тела. Его руки спускаются ниже, сжимают ягодицы, ноги Адама, прижатые к моим, обжигающе-горячие, от его груди веет силой, тело построено из кирпичиков желания. Вкус его слов медлит на моих губах.

— Правда? — вырывается у меня недоверчивым шепотом эхо сознательного усилия поверить в небывалое. Ступням становится горячо: меня переполняет смысл недосказанного.

Сила чувства во взгляде Адама такова, что я едва не трескаюсь пополам.

— О Боже, Джульетта…

И он целует меня.

Раз, другой, пока я не распробовала вкус поцелуев, не поняла, что ими невозможно насытиться. Он гладит меня по спине, по рукам и плечам, целуя глубже, настойчивее, со страстью, которой я не знала прежде. На мгновение отрывается глотнуть воздуха и тут же снова водит губами по шее вдоль выреза лифа, вверх до подбородка и по щеке, и вот уже я хватаю ртом воздух, песком рассыпаясь под его руками, и мы насквозь пропитаны водой, и красотой, и опьяняющим возбуждением минуты, о которой я всю жизнь не смела и мечтать.

Он отстраняется с низким стоном. Я хочу, чтобы он снял футболку.

Мне нужно увидеть птицу. Хочу, чтобы он рассказал о ней.

Пальцами я тяну за край мокрой футболки. Глаза Адама на секунду расширяются, но тут же он избавляется от нее, поднимает мои руки над головой, прижимает меня к стене и целует, пока мне не начинает казаться, что я сплю. Адам пьет мои губы своими, и на вкус он как дождь и сладкий мускус.

Колени соприкасаются с легким стуком, сердце бьется так быстро, что я не понимаю, как оно выдерживает такой темп. Поцелуи Адама прогоняют боль, обиду, годы ненависти к самой себе, неуверенность, отсутствие надежд на будущее, которое я привыкла считать несуществующим. Вспыхнувшее во мне пламя выжигает память об изощренно-жестоких играх Уорнера и тоску, отравлявшую мои дни. Энергия, излучаемая нашими телами, грозит разнести вдребезги эти стеклянные стены.

Это едва не происходит.

Секунду мы смотрим друг на друга, тяжело дыша. Я заливаюсь краской, Адам закрывает глаза и прерывисто вздыхает, приходя в себя. Набравшись смелости, кончиками пальцев глажу летящую птицу на коже.

— Ты моя птица, — говорю я. — Ты моя птица, и ты поможешь мне улететь отсюда.

Когда я выхожу из душа, Адама уже нет в ванной.

Он выжал одежду, насухо вытерся и дал мне переодеться одной. Приватность уже не так волнует меня. Я прикладываю пальцы к губам и снова ощущаю его вкус.