Но победители, хотя им уже никто не мешал, почему-то не стали продолжать грабеж. Переглянувшись, они друг другу кивнули и вдруг завыли по-волчьи. Да так завыли, что дальнобойщики сразу в себя пришли. А бандиты, остановив вой, опять переглянулись и молча сели в свой внедорожник, уже в салоне сняли маски, и машина, урча остывшим двигателем, тут же выехала на шоссе. Свет фар и габаритных огней быстро скрылся за ближайшим поворотом.

Дальнобойщики поднимались, ощупывали себя и трясли очумелыми головами. Удары им достались не самые слабые и совсем не напоминающие пощечины.

– Не взяли ничего, волки... – сказал один. – Я видел – сразу уехали... Мне как дали локтем в лобешник, я головой в колесо, а не в асфальт... Самортизировал... Так сидеть у колеса и остался... Но сижу, не брыкаюсь... И одним глазом посматриваю... Я номер ихний запомнил... Московский номер... До Москвы еще пару дней пилить... Если заявить, перехватят...

– Взяли – не взяли... Все одно заявить надо, это точно... Какой номер? Я запишу... – Водитель побежал за блокнотом и ручкой.

– А как били... Сволочи... – сказал третий. – Как убить хотели...

– Классно мочили... – четвертому, кажется, досталось меньше других, и он мог оценить драку по достоинству. – А что они вдруг взвыли?..

– Или сигнал кому-то подали, или просто нас припугнули... Никого хоть не укусили, бешеные?..

Пятый и шестой вообще говорить не хотели и только челюсти ощупывали, справедливо опасаясь переломов. При переломах челюсти разговаривать опасно, и со стороны это всегда воспринимается со смехом. А смех вместо сочувствия пострадавших злит...

Зеркало, что ли, купить себе нормальное... Из толстого стекла, и чтобы с обратной стороны серебром было покрыто, а не дерьмовой краской, которая облезает от времени, и время при этом измеряется неделями... Говорят, чем толще стекло, тем зеркало лучше. И чтобы во всю стену ванной комнаты было... И обязательное покрытие серебряной эмульсией... Я могу себе такое позволить – один, слава богу, живу, ни перед кем не отчитываюсь и делаю что душа пожелает... Я многое могу себе позволить и очень люблю себе многое позволять... Я даже могу себе позволить сделать вот так...

Я медленно, со вкусом поднял пистолет и навел его в зеркало на свое отражение. И легко заставил себя всерьез воспринимать происходящее. Что, страшно? Кому-то, может быть, и пришлось бы штаны менять от такого... Но я, пардон, привычный... Ствол мне в нос смотрел, а я улыбался, потому что стволом меня испугать трудно... Пуганый!..

Можно даже так вот попробовать...

Я навернул на ствол глушитель и повторил.

Теперь это уже выглядит серьезнее, впечатляет больше, только меня уже и этим не прошибешь... Меня, говоря честно, и автоматным стволом не прошибешь... И несколькими стволами автоматными, проверено...

...– Падаль русская...

Чечены меня на колени ставили, втроем держали – один за шиворот, потому что за волосы ухватить не мог – меня, как «молодого», подстригли тогда коротко, – двое руки за спину завернули – иначе поставить меня на колени не получалось. Так, сволочи, поставили... И автомат в нос, как кулак, чтобы запах пороховой гари почувствовал и одновременно вкус собственной крови ощутил...

А я совсем не испугался... Я думал тогда – вспышку увижу, и все... Вся боль пройдет, все унижение останется где-то там, позади... Не будет ничего, ни боли, ни унижения... И не страшно было перед будущим, потому что я не знал, что впереди меня ждет, я не знал, как и все не знают, что такое смерть и есть ли жизнь после смерти... Или жизнь после жизни... Не все ли равно... Раньше или позже узнаю...

Я озлоблен был... На всех...

Если бы я испугался, чечены, может быть, и пристрелили бы меня... Они точно так же двоих уже пристрелили... Которые сами с готовностью на колени встали и испуг показали... Контрактников... Они контрактников особенно не любят, наемниками их зовут... Но чечены народ такой – им унизить надо, им надо свою власть не просто показать, а и самим почувствовать. Тот, кто их не боится, их не устраивает мертвым... И им надо было заставить меня живого испугаться... А я не боялся... Не смеялся над близкой смертью и не плакал в ее ожидании... Просто не боялся... И через час не боялся, когда меня снова на расстрел повели... И на следующий день, когда в третий раз повели, тоже не боялся... Только тогда меня еще заставили себе могилу копать... Земля у них хреновая, если ее вообще можно землей назвать... Сплошные камни, песком пересыпанные и другими камнями, поменьше... И копай, и копай... Ладони в кровь, и губы в кровь, потому что прикусываешь их со злости... Но не боялся...

Я озлоблен был... На всех...

Палачи они опытные, знают, как с людьми обращаться, чтобы сломать... Они каждый вечер в течение месяца мне говорили, что утром расстреляют... Чтобы я ночь не спал, чтобы думал и страдал, представляя свою смерть... Я думал... Я представлял... Но я не страдал... Я смерти ждал как избавления... Но им этого было не понять... Они сломать характер хотели, а это не получалось... Такого, как я, нельзя сломать... Меня только убить можно... Убивайте, если можете... Не можете – тогда я убью... При первой возможности...