Действовали власти по тому же принципу, что и я. Вызвав человека на беседу, ему небрежно, мимоходом сообщали кое-что относящееся к нему, извлеченное из записной книжки покойного, не называя, разумеется, источник сведений. Человек, разумеется, приходил к выводу, что на него накапали дорогие сослуживцы, и в свою очередь принимался их разоблачать, а отпущенный на свободу, мчался разбираться с фискалами. Располагая достаточным количеством данных, следователи успели за ночь их переварить, систематизировать, сделать кое-какие выводы и теперь прицельно били в десятку, вытаскивая на свет божий самые темные наши инстинкты.

И получилось так, что смерть Тадеуша Столяре-ка отступила куда-то на дальний план, а на первый выдвинулись ее неожиданные и неприятные последствия.

В нашей комнате еще было сравнительно спокойно, пластик вытеснил все прочие проблемы. Янушу с превеликим трудом удалось изогнуть крохотный кусочек пластика. Вытирая пот с лица, он с тихим ужасом глядел на дело рук своих и удивлялся:

— Каторжная работа! Такой маленький кусочек еще туда-сюда, а вот как справиться с большим? Что бы тут придумать?

— А если надрезать, то лопается, — вторил ему Витольд.

— А если без надрезания, тоже лопнет? Сколько раз можно изогнуть? Интересно! Давай попробуем. Вон тот, белый, дай!

И Януш, усевшись поудобней, принялся сгибать кусок пластика, вслух отсчитывая каждый сгиб.

— Три, — кряхтел он. — Четыре, пять…

— Не могу больше! — не выдержал Янек и, подойдя к приемнику, издававшему какой-то унылый вой — шла передача «Песни разных народов», — переключил его на средние волны.

— Наконец-то! — удовлетворенно прокомментировал Лешек, сидя без дела за столом. — Так я и знал — кто-нибудь не выдержит!

— А сами почему не выключили? — раздраженно поинтересовалась я, ибо погребальные песнопения и мне действовали на нервы.

— А я испытывал вашу впечатлительность, — был ответ.

— Девять, десять, одиннадцать, — уже быстрее считал Януш. — Двенадцать, тринадцать…

— Интересно, какую песню объявят «Песенкой недели»? — вслух раздумывал Янек. — Этот Лазука на лестнице у меня уже в печенках сидит.

— Полька-бабочка, — ответила я.

— Что?! — ужаснулся Витольд, на минутку отвлекаясь от пластика. — Вы это откуда знаете?

— Предчувствие у меня такое.

— Ох, а я подумал — и правда. От польки-бабочки можно с ума сойти.

— Добрый день! — раздался вдруг голос капитана. Мы и не заметили, как он вошел.

— А, добрый день, добрый! — откликнулись мы все трое. Януш, занятый пластиком, почувствовал, что надо как-то прореагировать и возвысил голос.

— Девятнадцать, двадцать, двадцать один! — веско произнес он.

Капитан замер на полпути. С уважением взглянув на Януша, он неуверенно обратился к нам:

— Мне бы надо поговорить с этим паном. Как вы думаете, можно его ненадолго оторвать от работы?

— Янушек, пан капитан к тебе! — громко крикнула я.

— Двадцать четыре! — так же громко ответил Януш. Теперь капитан уже вплотную заинтересовался работой нашей мастерской:

— Это какие-то испытания? И он должен их сам проводить?

— Януш, очнись! — кричали мы. — Пан Витольд, вы его втянули, сделайте же что-нибудь!

— Все равно сейчас лопнет! — ответил Витольд, не отрывая напряженного взгляда от куска пластика в руках Януша. Капитан подошел ближе.

Лопнуло на тридцати двух.

— Тридцать два! — торжествующе выкрикнул Януш. — Можно согнуть тридцать два раза! — И он принялся гордо размахивать лопнувшим куском пластика. Заметив капитана, Януш удивился: — Вы ко мне?

— Зайдите к нам, будьте любезны. Надо кое о чем спросить.

У Витольда успел остыть чай, и теперь он запивал завтрак остывшим. Я рассеянно наблюдала за ним, а сама гадала, на какой стадии находится следствие. Что касается меня, то я свое дело сделала. На листок бумаги занесла в хронологическом порядке расписанные по часам и минутам действия моих коллег и сейчас раздумывала над ними, готовясь к разговору с Алицией.

Отвлекал Витольд. Он тоже, похоже, о чем-то напряженно размышлял, потому что ел как-то очень странно. Вот он достал помидор, откусил. Судя по выражению его лица, помидор оказался невкусным. С отвращением посмотрев на него, Витольд бросил его в корзинку для бумаг, а потом взял солонку и, наклонившись к корзинке, старательно посолил помидор.

— Что вы делаете, пан Витольд? — тихо поинтересовалась я.

Тот взглянул на меня, потом на помидор в корзине и вдруг принялся дико хохотать.