Шрифт:
14.
Тут паж к нему протиснулся; средь них Лишь он, похоже, в эти речи вник И побледнел; вернее знака нет, Что их не должен был услышать свет, Что паж не разъяснит их никому; Склонившись к господину своему, Он шепчет сам слова земли иной — Должно быть, то язык его родной; И этой мягкой, нежной речью он Прогнал давивший Лару тяжкий сон, Коль сновиденьем сражена была Душа, что на земле свой ад нашла. 15.
В нём память страшной яви — или сна Осталась заживо погребена. Рассвет обычный Лару воскресил; Ни лекаря позвать он не просил, Ни привести духовного врача; Всё тот же он — в движеньях и в речах; Занятьям прежним посвящает день, Не чаще на чело ложится тень; Коль стал страшить его приход ночей, Сокрыл он это от чужих очей; Но что до слуг — любой бы угадал, Что страх недавний их не покидал. Цепляясь друг за друга, стороной Они обходят проклятый покой; Шагам ли отзовётся камень плит, Расшитая ль завеса зашуршит, Застонет ветер, знамя ли плеснёт, Проноет дверь иль нетопырь порхнёт, — И задрожат они, коль мрак ночной Стоит в печали за седой стеной. 16.
Пустые страхи! Больше не пришла Минута неразгаданного зла. Иль притворившись, что забыл о ней, Пугал их этим вождь ещё сильней? Неужто он не помнит ничего? Ни разу слово, взгляд иль речь его С тех пор не выдавали боль души. Его ли это крик в ночной тиши Всех поднял на ноги? Его ль уста Шептали речи дикие тогда, А взор был страшен? Не осилив мук, Его ли сердце оборвало стук? Он, так страдавший, как он всё забыл, Когда трепещут все, кто рядом был? Иль память с тайной неразлучна в нём? Но тайна грызла б сердце день за днём; Причины не позволив угадать, Последствия дала бы увидать. Опять не то: он всё держал в себе; Подобных чувств не разгадать толпе, А смертному в слова их не облечь: Под гнётом мысли задохнётся речь. 17.
Он вызвать мог равно в людских сердцах Приверженность, вражду, пристрастье, страх; Хвала ему не молкла — и хула, А в центре споров жизнь его была; Молчанием он толки возбуждал, Но кто бы разглядел иль разгадал Чем был, чем стал он? Всем узнать дано Его происхождение одно. А если к равным полон он вражды? Средь них его веселым счёл бы ты, Но видели стоящие вокруг: В усмешку чёрствую ссыхалась вдруг Улыбка, изогнувшая уста, Глаза же не смеялись никогда. И всё ж порой они теплели: он Едва ль жестокосердным был рожден; Но тут себя за слабость упрекал И вновь броней он сердце облекал; Гордец и шагу не желал ступить, Чтобы его сумели полюбить; Казнясь, что некогда терял покой От нежности, недремлющей тоской Он приневолен к ненависти был: Когда-то слишком сильно он любил. 18.
Отравлен он презреньем ко всему; Затем ли, что был ведом ад ему, Скиталец-дух, он чужд земле живой, Низвергнутый, он мир утратил свой. Мечтам поверив тёмным, выбрал он Опасности, и чудом был спасен — Зачем! Их память он в душе сберёг, Как утешенья и тоски залог. Ему щедрей отпущен дар любить, Чем всем созданьям праха, может быть; Он минул истину в благих мечтах, И после — зрелость, молодости крах, Сознание, что он мираж ловил, Растратив даром столько лет и сил; А вихрь страстей, отбушевавший в нём, Лишь выжег пустоту своим огнём И лучших чувств жестокий вызвал спор. Но сохранив гордыню до сих пор, Он мнил, что не на нём лежит вина, Что с ним природа стыд делить должна, Что плоть виновна: дух она гнетёт, Пока червям на пищу не пойдёт. Теперь добро и зло он спутать мог, В деяньях добровольных видя рок; С обычным себялюбцем несравним, Благополучьем жертвовал своим Для прочих — не затем, что их жалел, И не затем, что долг ему велел; То гордость извращенная звала На недоступные другим дела; Подчас, таким порывом сбит с пути, Он мог до преступления дойти. В паденье и в паренье столь далёк От всех, кого он рядом видеть мог, Он разорвать стремился с ними связь, Добром иль злом от смертных отделясь. Их мир отринул с отвращеньем он, И мысль его в своём воздвигла трон; И жизнь, что где-то у подножья шла, В нём крови растревожить не могла; Ах! Если бы и прежде грех не жёг Оледеневший нынче крови ток! Идя меж тем с людьми путём одним, В делах, в речах от них неотличим, Узде рассудка подчинился он. Не разум — дух безумьем поражён. Он в откровенья пустится навряд, Что оскорбить могли бы общий взгляд. 19.
В нём тайны холод чуяли они, Он сам любил, казалось, быть в тени, Но даром обладал — иль, может быть, Искусством — не давать себя забыть. То не любовь была и не вражда, Не подберёте слова никогда, Но встреча с ним не минет зря для вас, Вы спросите о нём в который раз; О чём бы с ним не говорили вы, Нейдут его слова из головы; Раз навсегда в душе запечатлён Приязнью или ненавистью он; Зачисленный в друзья иль во враги, Заполнит он сознанья тайники; К его душе не подступиться вам, А в вашу он меж тем вселился сам; Он всюду с вами; вас влечёт к нему Против сознанья; воле и уму Вовек сетей незримых не порвать: Не хочет он забвенья даровать! 20.
На праздник в круге рыцарей и дам — Всех знатных и богатых встретишь там, В чертоге Ото, — Лара приглашён; Высокородный, с честью принят он; Отменный вышел пир и славный бал, И шум веселья стены сотрясал, И в танце свита красоты неслась — Здесь грация с гармонией сплелась. Благословен счастливый этот круг: Слиянье душ, соединенье рук! Тут просветлеет самый хмурый лик И юношей узрит себя старик; А Юность, упоением полна, Вообразит, что в рай унесена! 21.
Казалось, Лару тешит вид такой, Ты б не сказал, что он томим тоской; Порхающих красавиц он следил, Чей легкий шаг и эха не будил; Скрестивши руки, прислонился он К одной их длинных мраморных колонн, Не видя, что за ним самим сейчас Следит сурово пара чьих-то глаз — Стерпеть такое Лара б мог навряд. Вот ощутил он этот цепкий взгляд, И меж гостей чужак ему предстал. Тот явно лишь за Ларой наблюдал, Не будучи замечен до сих пор; Теперь он уловил ответный взор: Вопрос, тревогу, изумленье, страх, У Лары промелькнувшие в глазах; Но что до пришлеца — в чертах его Толпа б не прочитала ничего.