Джек, казалось, хотел спросить меня, что случилось, и я снова прижалась губами к его губам.

Впервые за сто лет губы Джека действительно целовали меня. Он снова был моим, и в эту секунду я приняла решение.

Я должна найти способ остаться. И я не перестану искать лазейку в своей судьбе до того момента, как Тоннели утащат меня.

На следующее утро Джек позвонил и сказал, что Уилл не может убедить Мередит уехать. Вместо этого он хотел привезти меня к ней.

— Я не могу сейчас уехать, — сказала я в телефонную трубку.

— Почему?

— Завтра выборы. Я не могу сейчас бросить семью. Я не могу рисковать этими последними минутами. Я обещала себе, что подготовлю их.

Он молчал.

— Я не собираюсь говорить им, что уйду. Но в прошлый раз я ушла после ссоры с отцом. Я не могу снова бросить его так же.

— Хорошо, Бекс. Я поеду и привезу ее, даже если мне придется применить силу.

Я вздохнула, но знала, что он говорит правду.

Я обещала Джеку, что в его отсутствие буду старательно искать в Интернете какую-нибудь информацию, но было не так уже много способов напечатать в строке поиска «как избежать Тоннелей».

Пока оставшиеся мне дни убывали, я будто жила двумя параллельными жизнями. Одна часть меня надеялась и носилась без остановки в поисках ответа, другая мыслила здраво и стремилась провести побольше оставшегося времени с семьей.

Побыть наедине с отцом было невозможно до тех пор, пока не закончатся выборы, поэтому я связалась с Перси Джонсом и делала все, что он просил — раздавала листовки, вела телефонные переговоры, — зная, что в конце концов делаю это все для отца.

Коул не беспокоил меня. Я была уверена, что он думает, будто я вот-вот сдамся. Он оставил меня наедине с моими мыслями о будущем. Он ведь не знал, что Джек вернулся. Если бы знал, он бы уже стоял под моим окном, несмотря на все свои обещания.

Через два долгих дня Джек позвонил и сказал, что они с Уиллом возвращаются.

Папа победил с большим отрывом, и когда подсчет голосов был закончен, вопросов не возникло.

Его команда праздновала победу в отеле «Силвер Лодж» рядом с горнолыжным курортом, я надела то же самое черное платье, в котором была на Рождественском балу, вовремя чокалась и пинала воздушные шарики, падавшие с потолка.

Не знаю, как мне это удалось, но я все пропустила. Даже когда Перси делал объявление в микрофон, представляя приглашенную группу, я не услышала. Даже когда последние шарики упали на пол и старшее поколение в зале уступило место более молодому, я все еще не понимала.

На вечер в честь победы отца были приглашены «Мертвые Элвисы». Вот это да. Я остолбенела, стоя в толпе в центре зала.

Один из спонсоров кампании, стоявший рядом со мной, громко сказал своему другу:

— Перси сделал это. Заполучил такую группу!

На самом деле могла быть только одна причина, по которой они согласились играть на этой скучной вечеринке, и причина была не в Перси. Они были здесь из-за меня. Они вышли на сцену один за другим. Коул шел последним, его выход был самым важным. Вся группа верила в то, во что верил Коул: что я поведу их к трону Нижнего мира.

Максвелл встал рядом с Коулом, и фанаты группы, которые, я уверена, в гробу видали политику, заполнили танцпол.

Папа сделал это. Он показал всем и каждому, что может дать крутой ответ нашему застойному туристическому бизнесу. На его вечере играли «Мертвые Элвисы». Черт бы побрал ту редакторскую заметку.

Но на этот раз я не была благоговеющей фанаткой. Группа наращивала темп, и я видела, как эмоции людей поднимаются над танцполом и повисают в воздухе.

Когда группа закончила первую песню и начала вторую, над толпой пронесся голос Коула:

— Эта песня — для дочери мэра. — Грифом гитары Коул указал на меня.

Несколько зрителей повернули головы в мою сторону, и я начала бессознательно пятиться, пока не уперлась спиной в стену.

Коул заиграл медленную нестройную мелодию. Она прямо умоляла о решении. Он играл, и легкие тени эмоций — приятных эмоций празднуемой победы — неслись по воздуху, как будто их притягивали звуки его гитары. Коул и его группа пробовали на вкус эмоции каждого человека в этом зале.

Его гитара притягивала облака нежнейших оттенков, и, собираясь над Коулом, они уплотнялись и обращались в капли, подобно грозовым облакам, готовым пролиться дождем. Капли танцевали и кружились над ним и его гитарой, будто следовали велению музыки.

Я смотрела на лица зрителей. Очевидно, никто из них не видел того, что видела я.

Снова взглянув на Коула, я поняла, что капли притягиваются к гитаре. Увидев, что я смотрю на него, Коул наклонил голову вперед и сделал глубокий вдох, втягивая носом окружающий его туман.

Глядя, как он поглощает украденные эмоции, я вдруг поняла, что все так же опустошена. Я почувствовала голод и, повернувшись, пошла к выходу, но тут что-то изменилось. Что-то потянуло меня назад. Потянуло вниз. Взгляд расфокусировался, вместо музыки в ушах звучал непрерывный звон.