Вадику вдруг стало жалко тестя. И даже стыдно за то, что он, Вадик, грозился вскрыть правду. Ведь Иван Сергеевич расстроился не из-за себя. Ну, подумаешь, гульнул на стороне с молодой. С кем не бывает? Это жизнь. Действительно, новые эмоции нужны. Вон многие открыто гуляют при живых женах. А жены при живых мужьях. И ничего, не переживают.

Тесть расстроился из-за них. Ну как же так? Мы ж все для вас — и условия создали, и с деньгами помогаем, только живите, радуйтесь. А вы? Что ж вы наделали? Зачем набедокурили? Что ж теперь будет? А Алешка как? Я ведь его так и не успел научить убивать людей. Не сделал из него настоящего мужика. А теперь и подавно не сделаю. Потому что без отца он мамкиным сыночком вырастет. Эх, Лерка… Зря я тебя ремнем не драл в детстве…

А правда, что теперь будет? Вадик уедет к матери, по выходным будет забирать Лешку, иногда видеться с Леркой.

Но он не хотел видеться с ней иногда! Он не хочет забирать Лешку на выходные! Он хочет, чтобы они по-прежнему всегда были рядом. Удивительно, но он хочет слышать вроде бы надоевшее до чертиков ворчание тестя, угощаться вроде бы надоевшими солеными огурцами его собственного изготовления. И вечно подгоревшими пирожками Лидии Андреевны. Хочет ездить к ним в деревню, ходить с Лешкой на рыбалку и за грибами! Играть с ним в компьютерный футбол, делать бесконечный ремонт в квартире!

Он ничего не хочет ломать!

Но и жить с осознанием того, что она тебе изменила, нестерпимо больно. Даже если ты косвенно сам виноват в этой измене.

Тупик.

— Что делать-то будем? — Давно бросивший курить тесть достал из серванта древнюю, хранящуюся для гостей пачку «Явы».

Вадик пожал плечами.

Тесть сходил на кухню за спичками и майонезной баночкой-пепельницей. Закурил, затем нежно, словно раненую, взял в руки пустую бутылку «Краснознаменной».

— Ты знаешь, за что у меня пистолет и деньги на вашу ипотеку?

— Нет… Лерка не рассказывала.

— Она и не знает, — Иван Сергеевич жадно затянулся, словно сигаретный дым был наркозом, успокаивающим боль, — да и Лида тоже… Ты им не говори.

— Хорошо. А водка правда из Эфиопии?

— Да, оттуда… Полгода я там социализм защищал… А что такое для мужика полгода без семьи?.. Это морячки привычные, а для меня тяжеловато по первости. Ну, в общем, нашел лазейку… Эфиопия тогда с Сомали воевала. Но Сомали тоже для нас не чужая страна, тоже на коммунизм ориентирована. И тоже с нашими военными советниками. Это сейчас у них пираты, а тогда относительный порядок был. Получалось, мы, русские, друг с другом воевали. Одни за Эфиопию, другие за Сомали. И никуда не денешься — договор о взаимопомощи с теми чурбанами и с этими. Но по жизни мы, конечно, не воевали. Наоборот, по ночам в гости ходили, водку пили. Рисковали, понятное дело, но охота пуще неволи. Днем-то через границу не поедешь — за перебежчика примут и огонь откроют. А если поймают, так без суда и следствия.

Иван Сергеевич прервался, сделал еще одну успокоительную затяжку и продолжил:

— Короче, я на той, сомалийской стороне с прапорщицей одной познакомился. Немножко не от мира сего бабенка, военной романтики хотела. А может, еще чего… Служила при хозчасти. Ну я с ней и того… Сошелся. Любви никакой не было, ни ей, ни мне она не нужна была. Зато с остальным полный порядок. Периодически к ней наведывался. Когда возможность появлялась. Начальству, естественно, не докладывал, а то первым бы рейсом на родину. А за место я держался, платили нам не то что сейчас…

До линии фронта добирался на машине, пешком в заветном месте кордон переходил, ну и к ней пешком. Все отлажено, никаких проблем. Если б в Сомали задержали, сказал бы — я ваш. А наши бы подтвердили. Не, геморрой бы был, но не смертельный…

Обратно таким же путем. Бегом до линии фронта и в часть на машине. В общем, еду как-то после свидания. Уже по родной Эфиопии. Буквально только отъехал. Вдруг мужик местный под колеса бросается. Торможу, выскакиваю из джипаря. У обочины легковуха стоит. Дорогая. У крестьян таких точно нет. А мужик чуть не плачет, по-своему объяснить что-то хочет. Я немножко понимал диалект, врубился, что помощь нужна. Подхожу к легковухе, а там баба молодая. Черная. Кричит и на живот показывает. Рожает! Как потом выяснилось, водитель ее в больницу повез, да не довез… Не знает, что и делать… Я роды, конечно, тоже не принимал, хотя представление имел, был у нас в училище курс лекций по оказанию первой помощи… Ну кое-как справился. Родила она прямо в машине пацана… Я шоферюге говорю, мол, ты меня не знаешь, иначе кердык. Он пообещал.

А через неделю меня командир вызывает. У него в кабинете дядечка чернокожий в костюме, солидный такой, по-английски шпарит, все пальцы в перстнях. И водитель с ним! Тот самый. Увидал меня, заулыбался. Дядечка меня обнял, благодарить стал. Оказалось, он князек какой-то местный, очень уважаемый. У них там не только одни бедняки были, но и олигархи алмазные. Эта роженица из машины дочкой его единственной оказалась. В своем доме с мужем жила. Муж умотал куда-то, а тут схватки родовые. Водитель ее в машину и в город, в больницу. Да не довез.

Поболтали мы, в общем, про интернациональный долг, про дружбу народов, про то-се. Потом он меня во двор вывел, перстенек снял с пальца и протягивает. Я отказывался, но он сказал, что не простит себе, если не возьму. Пришлось взять… Ну и в довесок бутылку вот этой самой…

Тесть нежно погладил пустую «Краснознаменную».

— Говорит, я знаю русские обычаи. Водка обязательный презент. Где-то раздобыл ведь… А еще через неделю в Москву бумага пришла от правительства Эфиопии с просьбой наградить майора Чижова за помощь эфиопскому народу. Тут же особист примчался — за какую такую помощь? И что это майор Чижов делал возле линии фронта в столь подозрительный час? Он должен был находиться в части. Командиру-то я объяснил все без утайки, так и так, ездил на бля… К женщине. Но особистам это ж не объяснишь, тут же хай поднимут, Лида, не дай бог, узнает… Хорошо, командир мужиком нормальным был, прикрыл… Сказал, что отправил меня по срочной нужде… Прокатило.