Шрифт:
Русские были совсем не такими, как англичане, и даже самые отмороженные из племенных вождей это признавали. Русские были хамелеонами, они не заставляли пуштунов учить русский язык, они сами учили пушту, отращивали бороды, делали намаз и соблюдали пуштун-валай, кодекс чести афганских племен пуштунов. Встретив на тропе бородатых братьев своих, можно было погибнуть в следующую же секунду, так бывало не раз и не два. Над Афганистаном парили ударные беспилотники и тяжелые штурмовики, от которых не было спасения нигде. Медресе в Деобанде давно взорвали [47] , мало кто остался в живых из тех, кто начинал. Но сопротивление продолжалось – и пятилетний мальчик в ответ на вопрос: «Кем ты станешь, когда вырастешь?» – гордо отвечал: «Шахидом». Этот народ невозможно было победить – его можно было только уничтожить, как это сделали люди Чингисхана: они просто убивали всех, кого встречали. Но русские по каким-то причинам не желали этого делать. И потому космос был…
47
В две тысячи тринадцатом году авторитетные исламские богословы из медресе в Деобанде, городке на индийской территории, объявили России и русским джихад, что послужило началом нового витка террористической активности на всем Востоке. Прожили они после этого недолго – через несколько месяцев кто-то оставил неподалеку от медресе грузовик с четырьмя тоннами гексогена.
Лагерь занимал площадь чуть больше гектара и был выстроен так, чтобы его невозможно было обстреливать с гор прямой наводкой, – он примыкал к склону горы, а на самой горе, на вершине, был оборудован передовой аванпост с пещерами и скорострельными автоматическими пушками. Со всех сторон лагерь прикрывала стена высотой в несколько метров, которая частично состояла из земли, а частично – из двадцати– и сорокафутовых морских контейнеров, списанных и перевезенных сюда. В части контейнеров были укрытия с оружием и боеприпасами, часть использовалась как огневые позиции: сочетание каменистой земли и контейнеров, прикрытых землей же, образовывало сплошной защитный вал, ощетинившийся пулеметами, гранатометами и скорострельными пушками и представлявший собой сплошную цепь дотов. Это укрепленное сооружение защищало в случае самого жестокого минометного огня, обученные солдаты, опираясь на этот вал, могли отразить атаку двадцатикратно превосходящего противника. Чтобы взять лагерь, нужно было применить бомбардировщики и саперные гаубицы, а у мятежников не было ни того, ни другого.
Все сооружения лагеря находились в земле, все модули были вкопаны в землю по крышу и сверху прикрыты насыпанной курганами землей же, что давало повод шутникам называть их «саркофагами». Личный состав базы передвигался не по земле, а по отрытым ходам сообщения, сверху защищенным стальной металлической сеткой, от мин. Даже в случае минометного или ракетного обстрела жертв почти никогда не бывало, русские вложили в постройку укреплений всю свою изобретательность, трудолюбие, упорство и опыт жесточайшей сорокалетней партизанской войны. Под землей находилось все: все припасы, все командные центры, стрельбища, укрытия для техники – все, а вынутая земля как раз и пошла на сооружение циклопического вала. Это был как сухопутный авианосец, территория с почти абсолютной безопасностью. Здесь же находилось все, что нужно для контроля территории: катапульты для точечного старта беспилотников, вертолетные площадки и новые, усовершенствованные артиллерийские орудия с дальностью стрельбы до сорока километров. Но эта база не была самой крепкой – южнее, в горах близ Кандагара, были построены настоящие крепости, там базы были устроены полностью под землей, а личный состав передвигался по закопанным на глубине несколько метров нефтяным трубам, которые, наверное, выдержали бы и массированный обстрел осадной артиллерии.
А все, что было вне этой территории, называлось космосом.
Дверь кондиционированного вагончика – модуля для летного и офицерского состава – открылась с едва слышным шипением, пропуская внутрь человека. Многие из тех, кто жил и воевал здесь, машинально положили бы руку на оружие, благо здесь его было в достатке и все предпочитали держать его под рукой. Но только не этот человек. Его поведение можно было объяснить либо бесстрашием, либо разгильдяйством, но он вел себя так, как вел, и даже командир передового поста, майор по адмиралтейству Печенин, оставил все попытки его переделать, тем более что и летный состав ему подчинялся… с оговорками, так скажем. Он сидел в самодельном шезлонге спиной к двери (чего девять из десяти здесь находящихся никогда бы не сделали) и читал книгу. Книги у этого человека были разные, они составляли большую часть скарба, который был у каждого офицера и перемещался с ним по всем таким маленьким, занюханным и почти забытым передовым базам. Не так давно он дочитал «Шахнаме» в подлиннике, который приобрел где-то во время Персидской кампании, а теперь читал – опять-таки в подлиннике – Шекспира. Только Летный крест на кителе – он получил его, когда со смертельным риском для жизни высаживал десантные отряды в Тегеране, в районе казарм Гвардии Бессмертных, – спасал его как от придирок начальства, так и от травли сослуживцев. Которые были людьми простыми и человека, страстно читающего английские книги, могли и не понять.
Вошедший в вагон человек остановился на середине прохода между двумя койками. Офицерские модули предназначались для проживания двоих человек – но второй, который жил здесь, отправился на родину с тяжелой контузией и минно-взрывной травмой, и вторая кровать пока пустовала.
– Время, Денис, – негромко сказал он, – пора.
Человек в шезлонге посмотрел на часы – золотые, наградные, «Павел Буре», такие были у немногих.
– Минут пять еще есть…
Человек шагнул вперед, чтобы увидеть страницы книги. Взгляд наткнулся на литографию старинной гравюры. Похоже, книга была дорогая…
– И охота тебе это читать… – нарочито грубовато сказал он.
Человек аккуратно закрыл книгу.
– Шекспир, – сказал он, – репринтное издание одна тысяча девятьсот двадцатого года. Интересно, как оно здесь оказалось…
– Да так же, как и тульский самовар, помнишь?
Тульский самовар они видели в Кабуле в одной из едален. Более чем столетней давности аппарат, питающийся дровами, по-прежнему радовал людей настоящим чаем, а хозяина едальни – прибылью. Многие из прикомандированных к ограниченному контингенту офицеров заходили в эту едальню испить на чужой земле чая из старого русского самовара – это казалось чем-то вроде оберега на этой жестокой и негостеприимной, очень негостеприимной земле.
Человек в шезлонге отложил книгу, но не встал. Молчание нарушалось только лишь шипением кондиционера, спешно восстанавливающего нарушенную внезапным вторжением оптимальную атмосферу – двадцать два градуса по Цельсию.
– Ты бы поехал отдохнул, что ли, командир… Второй срок без замены допахиваешь. Не можешь сам – я с полковником переговорю.
– Да нет. Не стоит…
Оба они знали, что майору ИВК, Императорского Воздухоплавательного корпуса [48] , Денису Грибоедову, потомку разорванного разъяренной толпой в Тегеране посла Грибоедова, ехать, в сущности, некуда. Да, у него были и супруга, и трое детей, они были… но в то же время их и не было. Так бывает…
48
Старое название. В семьдесят первом было изменено на привычное ВВС – но надпись «ИВК» на погонах осталась.
– Я вот думаю… – задумчиво начал Грибоедов, – увижу ли я конец этой кампании? Или только наши дети пожнут плоды…
– Да брось, командир. Рано или поздно сломаются…
– Нет. Нет, не сломаются…
Грибоедов взглянул на часы. Подмигнул своему второму пилоту, лейтенанту Стецкому.
– Время. Пошли…
Они вышли в космос – и дверь закрылась за ними с привычным шипением.
Примерно в то время, как вертолет майора Грибоедова добрался до контрольной точки «Июнь», – в километре от контрольной точки, в небольшой неглубокой пещере, вход в которую был накрыт маскировочной сетью, лежали два человека…