Во время моего полета в Лондон в преддверии съемки нашего первого интервью я увидел высокую, яркую темнокожую девушку, которая боролась с громадным чемоданом. Я помог ей положить его на верхнюю багажную полку, и, когда направился к своему месту, мы обменялись улыбками. Когда на следующее утро мы прибыли в Хитроу, я снова столкнулся с этой девушкой — она по-прежнему билась над своим багажом Мы разделили его на двоих и болтали, пробираясь через паспортный контроль и таможню. Я подвез ее на такси, и мы уже почти приехали, когда она спросила, что привело меня в Лондон. Когда я рассказал ей о своем деле, она едва не лишилась чувств. Это была Девон Уилсон, легендарная «Долли Дагер» [244] , девушка, которую Джимми покинул незадолго до смерти, чтобы жить с Моникой Даннеман. Она слышала о нашем документальном фильме, но не хотела принимать в нем участия. Моя галантность, казалось, успокоила ее: мы обменялись телефонами и договорились организовать интервью.

В первый раз, когда я позвонил, осторожная и подозрительная женщина сказала, что Девон не может подойти к телефону. Я попытался снова и в конце концов поговорил с ней. У нее был совершенно отсутствующий голос, она жаловалась на синдром смены часовых поясов, но явно была под кайфом от «травки». Всю ту неделю я пытался дозвониться, но Девон никогда не перезванивала, а всякий раз, когда кто-нибудь отвечал, становилось ясно, что атмосфера в квартире полностью пропитана наркотиками. Конечно, любое интервью, которое мы могли взять у нее в таком состоянии, очутилось бы на мусорной свалке в долине Сан-Фернандо. К тому моменту, когда мы вернулись, чтобы повторить попытку, Девон умерла от передозировки.

Зато интервью с Моникой Даннеман организовать было совсем не сложно. Только вот трудно было не заснуть во время него. Мы не могли себе представить, что влекло Джими к этой унылой, оправдывающей себя, довольно заурядной девушке, бывшей фигуристке из Германии.

Рядом с Лео Брэнтоном никто не мог сомкнуть глаз. Работа по делу о наследстве Хендрикса была для него незначительным отвлечением от основной задачи на тот год — он был главным адвокатом защиты Анджелы Дэвис. Дэвис, радикально настроенная преподавательница университета, поддерживала дружеские отношения с группой заключенных активистов движения «Власть черным». Ей было предъявлено обвинение в том, что она дала им пистолеты для попытки побега, во время которой пролилась кровь. Для администрации Никсона Анджела Дэвис стала объектом ненависти и символом всего, к чему белая Америка испытывала отвращение и чего боялась в черном радикализме. Лео приходил в нашу монтажную по пятницам, в день еженедельного перерыва в судебном заседании, происходившем в округе Марин.

Теоретически, будучи нашим ассоциированным продюсером, он мог присутствовать в монтажной, чтобы посмотреть самые последние дополнения, внесенные в фильм. Но Лео был из поколения образованных, преуспевающих чернокожих, для которых ключевым было слово «изысканность». Он был другом Гарри Эдисона, и его музыкальный вкус олицетворяли имена Сары Воэн, Ната «Кинга» Коула, Дороти Дэндридж и — на верхней границе — Майлза Дэвиса Он не любил эксперименты Майлза, вдохновленные Хендриксом, и находил влияние Джими на музыку и образ чернокожих в целом до некоторой степени отрицательным.

Этот конфликт между его должностью и вкусами обычно приводил к тому, что Лео быстро менял тему. Он представлял нам доскональный отчет о событиях, произошедших в суде за неделю. Он мог зло пародировать судью, обвинителя и свидетелей полиции, изображая, как они изворачивались, пытаясь добиться обвинения Дэвис Мы поняли, почему он считался таким замечательным защитником — Анджела Дэвис была признана невиновной.

Много часов в монтажной было проведено в раздумьях над материалом с фестиваля на острове Уайт. В противоположность ситуации с остальными съемками Хендрикса мы достали пленки со всех пяти камер (отснятые замечательным операторским коллективом Tattoist) и теперь могли отобрать кадры по собственному усмотрению. Особенное впечатление на нас произвела пленка «Камеры 5», съемки Ника Ноуленда с правого края сцены. Во время исполнения «Red House» Ноуленд сфокусировался на микрофоне, видимом ему сбоку. Сначала Джими наклонялся к нему, чтобы пропеть строчку, а потом отступал назад и играл короткий гитарный пассаж — при этом оператор не поддавался искушению повести камеру вслед за ним Левая сторона кадра оставалась заполненной зеленовато-голубым светом и мглой, а потом лицо Джими неожиданно возвращалось рывком через дымку, когда он произносил следующую строчку. Съемка была настолько музыкальной, что зритель оказывался внутри ритма и течения песни. Мы остановились на «Камере 5» и использовали большие фрагменты выступления на острове Уайт в конце фильма Настроение, созданное Мюрреем Лернером и командой Tattoist, уловило отчаяние и гениальность выступления Джими. Мы закончили фильм кадрами, на которых он с глухим стуком уронил свою гитару на сцену и ушел, как будто бы просто кинул пустую пачку из-под сигарет в сточную канаву. Через три недели Джими был мертв.

Я мало общался с Хендриксом при его жизни. Как-то раз я встретил его в UFO, кроме того, присутствовал на том знаменитом концерте в Savtlle Theatre, когда он запрыгнул на Ноэла Реддинга и, казалось, не то бил, не то нагибал его. Углубляться в изучение короткой жизни Джими, чтобы создать фильм, было увлекательно и невыносимо грустно. До того, как его открыли, он совершал паломничества в клубы Гринвич-Виллидж, в которых я часто бывал с Полом Ротшильдом, и стал одержимым Диланом и фолк-рок-сценой. В мире ритм-энд-блюза, где он зарабатывал на жизнь, он был окружен выдающимися талантами, которые мечтали о The Ed Sullivan Show, Лас-Вегасе, American bandstand и Top 40. Джими среди своих гарлемских друзей один предавался мечтам о том, что его менеджментом занимается Альберт Гроссман, что он играет в Лондоне вместе с The Rolling Stones или The Beaties и пишет песни о цыганах и космических путешествиях. Фэйн Приджин рассказала, как Джими привез ей из Лондона «особенный подарок»: «„Кислота”? И что это за хрень такая — „кислота”?» Очень немногие в Гарлеме увлекались чем-либо помимо «травки», кокаина, выпивки или героина.

Искушенность Хендрикса показал фрагмент теле-программы The Dick Cavett Show. Ведущий затронул тему обвинений Джими в том, что он использует «рекламные трюки» — перебирает струны зубами, играет на гитаре у себя за головой, а на фестивале в Монтерее вообще ее поджег. (Первые два «трюка» были традиционными блюзовыми приемами, которые обычно использовал Бадди Гай, но которые оставались неизвестными широкой белой аудитории.) «Трюки! Мне уже до смерти надоело все время это слышать. Люди всегда обвиняют меня в трюкачестве! — Длинная пауза Потом с притворным смирением: — Да, они правы, так оно и есть.

Наш фильм был просто кинематографическим памятником Джими, а не журналистским расследованием, поэтому никаких выводов относительно его смерти там не было. У нас возникло чувство, что всю жизнь он разрывался: между матерью и отцом; между своей чувствительной натурой и грубостью уличных приятелей; между миром ритм-энд-блюза и Гринвич-Виллидж. Он всегда старался, чтобы довольными остались обе стороны. В последнюю неделю своей жизни он обещал Алану Дугласу, что уйдет от Джеффриса, и в то же самое время уверял своего менеджера, что останется с ним Он сказал Биллу Коксу, что место «первого баса» теперь постоянно за ним, и передал Ноэлу Реддингу, что хочет поговорить с ним о его возвращении в группу. Джими был, пусть и необъяснимо, очарован Моникой Даннеман; они говорили о том, чтобы поселиться вместе в одной квартире. Но в тот последний день он позвонил Девон и сказал, что не может дождаться момента, когда возвратится к ней. Есть ли что-нибудь удивительное в том, что ему хотелось уснуть спокойно и надолго?