Великолепный ковер в спальне был испятнан засохшей кровью двух вампиров, Марии и Ипполита, которых граф Голенищев заставил покалечить друг друга. Не поэтому ли он так и не обзавелся птенцом? … Отдать свою душу, свое сознание хозяину вампиров, оказаться в объятиях его разума…

Эшер даже вообразить не мог ту степень близости, которую порождает слияние двух обнаженных душ. По сравнению с ней таинства брачного ложа казались пожатием затянутых в перчатки рук.

Зная, что Лидия никогда ему не простит, если он этого не сделает, Эшер вернулся в кабинет за чистым листом писчей бумаги и конвертом, а затем перочинным ножом отрезал от пропитанного кровью ковра клочок в несколько дюймов, чтобы можно было послать ей для изучения.

«Если я доживу до того момента, когда сумею отдать ей это».

Те двое революционеров, для которых пламя Революции померкло по сравнению с соблазном охоты, как угасла любовь леди Ирэн к арфе, были не единственным, что запомнилось Эшеру прошлой ночью. Знание человеческой природы подсказало ему — даже если бы этого не сделал звериный взгляд Марии, — что именно на него, который всего лишь сражался за свою жизнь, обратится теперь их ненависть. Их унизили перед человеком.

Если они решили, что смогут убить его втайне от Голенищева, он может считать себя покойником.

Спрятав образец крови, он прошел в тот угол, куда его вчера отбросили. Прижал руку к нижней стенной панели и почувствовал, как та поддается под давлением.

Устройство оказалось совсем простым. Понадобилось не так уж много попыток, чтобы в завитках резьбы по краям панели обнаружить защелку. В открывшемся тайнике, едва ли больше пяти дюймов в глубину, лежали пачки банкнот, толстостенная стеклянная бутыль с водным раствором нитрата серебра (очевидно, леди Ирэн доверяла своим товарищам-вампирам ничуть не больше Эшера), заряженный серебряными пулями револьвер, три паспорта на разные имена и, наконец, конверт у дальней стенки, в который был вложен еще один конверт, пожелтевший от времени и надписанный затейливым почерком Исидро.

Все найденное Эшер собрал и засунул в сумку, затем задвинул панель и постарался как можно быстрее выбраться из дома. Ни разу он не заметил, не услышал и не почувствовал ничего, что указывало бы на присутствие в доме кого-либо еще или же на то, что за домом наблюдают.

И все же когда он сел в нанятый экипаж и оставил за собой окутанный холодными весенними сумерками район Смольного, у него было такое чувство, словно он едва сумел избежать опасности.

Вернувшись в свои комнаты в «Императрице Екатерине», он устроился у эркерного окна, выходящего на реку, и прочел письмо Исидро к леди Ирэн Итон.

Лондон

10 мая 1820

Миледи,

Я получил ваше письмо.

И то, что я прочел в нем, наполнило меня ужасом.

НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО. Умоляю вас, во имя любви, которую я к вам питаю. Во имя любви, которую вы питаете ко мне, не делайте этого.

При нашем расставании вы попросили меня о том, чего я не захотел исполнить — и мне кажется, что, несмотря на мои мольбы, несмотря на отчаянные попытки объяснить отказ, вы меня не поняли и не понимаете, хотя и уверяли в обратном.

Вы сказали, что я буду жить вечно, в то время как вы, живая женщина, обречены умереть. Но я не живу вечно. Я и сейчас не живу (когда я сказал вам об этом, вы лишь покачали головой, и глаза ваши были закрыты), а смерть многое меняет. Смерть меняет все. Бессмертие же сильнее, чем Смерть, ибо в Смерти воспоминания сохраняются незапятнанными будущими изменениями.

Вы думаете, что не изменитесь, но это не так. Я видел сотни людей, прошедших вратами крови в тот мир, в котором я сейчас обитаю, и лишь четверо или пятеро из них не превратились в новых Гриппенов, не уподобились Лоттам и Франческам, на которых вы взирали с таким опасливым интересом, когда рядом со мною слушали полночные колокола; не стали демонами, живущими только ради убийств. Я видел ученых, отвернувшихся от книг, и художников, позабывших свои мольберты; я видел, как матери, искавшие превращения ради своих детей, от скуки бросали этих детей, стоило лишь им пройти сквозь врата, в которые вы с таким отчаянием стучали в ночь нашего расставания.

Я люблю вас такой, какая вы есть, госпожа моя. Видеть, как исчезает та личность — та леди, — которую я люблю, как вы забываете о музыке, любви к учению, радостях, что дарят вам домашние питомцы, и становитесь такой же, как я, было бы во сто крат хуже, чем видеть вас изнуренной временем и мертвой, но сохранившей свое «я» нетронутым.

Я пишу эти слова, поскольку прочел, как вы встретились с вампирами Санкт-Петербурга — как вы воспользовались тем, что я рассказал вам о вампирах Лондона и Парижа… и меня переполняют ужас и отчаяние.

Я знаю вас, сударыня. И, зная ваше мужество, вашу решимость и вашу любовь, я боюсь, что вы написали мне, но не станете ждать ответа.

Миру не нужен еще один вампир, Ирэн. Миру — и мне — вы нужны живой.

Если вы нашли вампиров Севера для того, чтобы просить их об обращении, не делайте этого.

Если же все уже свершилось, я пишу вам с мрачным предчувствием, что никогда более не увижу вашего лица.