И вот настал конец [822] . Отче! — воскликнул Он, повторяя дивные слова псалмопевца израильского [823] , но прибавляя к ним это полное любви и надежд имя, которое через Него удостоилось повторять все человечество, — Отче! в руки Твои предают дух Мой. Затем, сделав последнее усилие, Он воскликнул как победитель: совершилось [824] ! Может быть, что при сильном крике разорвались некоторые из сосудов Его сердца; потому что Он тотчас же опустил на грудь голову и окончил жизнь, — искупление за многих, — добровольную жертву Его небесному Отцу. Окончена святая жизнь, с жизнью — борение, с борением — дело, с делом — искупление, с искуплением — основание нового мира [825] . В эту минуту [826] завеса храма разодралась с верхнего края до нижнего. Подземные удары поколебали землю; скалы расселись; огромные камни, которые заслоняли или покрывали гробницы, скатились со своих мест; многие тела усопших святых воскресли и, вышедши из гробов, по воскресении Его, вошли во Святой град и явились многим. Все эти необычайные обстоятельства, вместе с тем, что происходило с Распятым, смутили даже жестокое равнодушие и веселое настроение римских воинов, В особенности, это зрелище подействовало сильно на их сотника [827] . Стоя перед крестом и видя умирающего Спасителя, он прославил Бога и воскликнул: истинно человек сей был Сын Божий. Даже народ, очнувшись наконец от бешенства и безумного гнева и сознавая свою вину, стал толковать, что зрелище, которому он был свидетелем, представляет нечто высшее его понимания, и, возвращаясь в Иерусалим, плакал и бил себя в грудь [828] . Это была последняя капля в чашу полную нечестия; это было началом конца их города, имени и племени.

Не было в истории зрелища, которое бы подобно описанному нами, возбуждало в людях одновременно благоговение и ужас. Ни один светский бытописатель, хотя бы он был отчаянным скептиком, не может не видеть в этом событии центральной точки мировой истории. Верует ли он в Христа или нет, он не может умолчать, что новая религия возросла из самомалейших зерен в могучее дерево, на ветвях которого птицы небесные отыскали себе убежище, что это был небольшой иссеченный руками камень, разгромивший в щебень колоссальные изображения языческого величия, а затем выросший в гору и наполнивший собою всю землю. Для верующих и неверующих вознесение на крест есть граница между древним и новым временем. Нравственно и физически, не менее как духовно, Христова вера была возрождением мира. К народам, бессильным от опьянения преступлением, она явилась, как свет новой весны. Борьба эта продолжительна и жестока, но с того часа, как Христос умер на кресте, начался похоронный звон царству дьявола и всей языческой мерзости. С этого часа святость стала общим идеалом всех, кто чтит имя Христа, как имя своего Господа, а достижение этого идеала — общим наследием душ, в которых почиет Дух Святой. Последствия Христова учения даже для неверующих суть события неоспоримо исторические. Оно смягчило жестокость; укротило страсти; заклеймило позором самоубийство; под строгим наказанием запретило отвратительное детоубийство; низвергло языческую нечистоту во мрак, который ей сроден. Не найдется ничего отрицающего подобное действие Христова учения. Оно изгнало гладиатора; освободило узника; защитило пленника; восстановило слабого; взяло на себя попечение о сироте; возвысило женщину; светлым ореолом осенило священную невинность нежных лет детства. Каждая сторона жизни почувствовала совершенствующую силу его влияния. Оно обратило сожаление из порока в добродетель [829] ; возвело бедность из проклятия в блаженство; облагородило труд, обративши его из черной работы в достоинство и обязанность; освятило брак, считавшийся прежде до некоторой степени тягостным условием и сделавшийся ныне священным таинством. Оно в первый раз открыло ангельскую красоту чистоты, в которой люди отчаялись, и добросердечия, над которым они издевались. Оно дало верное понятие о милосердии, распространивши границы с тесного круга соседства на весь род человеческий. Оно идею о человечестве обратило в идею об общем братстве всего мира, и применило даже к странам, которые не слыхали об этом учении, а где оно распространилось, там освятило жизнь, возвысило душу каждой отдельной личности. Где бы оно ни появилось, везде смягчало характер своих поклонников, очищало их сердца, умиротворяло жизнь, обращало домашний кров в самое приятное убежище, как будто ангелы, возвестившие его приход, нашептывали каждому угнетенному и отчаянному страдальцу: расположившись в удилах (своих), вы стали, как голубица, которой крылья покрыты серебром, а перья чистым золотом [830] .

Пусть, кто хочет и смеет, видит во всем этом не дело Божественного Провидения; пусть считает себя просвещенным философом, считая христианство и христиан за мечты благородного самообольщения и восторженную галлюцинацию демониаков. Не будем никого преследовать, не будем никого обличать, не будем ни о ком судить; но скажем им, что ни одна религия на свете не внесла в жизнь совершенного равновесия между философией и народностью, между религией и нравственностью, между полным подчинением и гордостью свободы, между идеальным и реальным, между внутренним и внешним, между скромным спокойствием и геройской энергией, между мягким консерватизмом и самыми смелыми планами мировой реформации. Свидетельство Христовой истории есть свидетельство несокрушимой силы убеждения, — свидетельство, которому подобного не существует.

Но если такого влияния жизни и смерти Иисуса на мировые события и жизнь не может не заметить неверующий, то для каждого верующего в них заключается, по истине, глубокий смысл: для него они значат воскресение из мертвых. В кресте Христа Спасителя он видит не одно историческое, но гораздо большее значение. Он видит в этом изъяснение тайны рождения, победу над тайной могилы. В жизни Иисуса он находит превосходный пример; в Его смерти — беспредельное искупление. Взирая на воплощение и распятие, он уже не чувствует, что Бог далеко от него и что земля есть только незаметное пятно на беспредельной лазури, а сам он — незначительный атом, случайно попавший между тысячью миллионов живых душ несчетного поколения, но он воскликнет с верой, надеждой и любовью: и будет у них жилище Его, и Он будет их Богом, а они будут его народом [831] . Вы храм Бога Живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них [832] .

К вечеру тьма рассеялась. Не считавшие осквернением предварить праздник умертвлением своего Мессии, сильно беспокоились, чтобы святость наступающего дня, который начинался с солнечного заката, не была нарушена оставлением тел на кресте в субботу [833] . Распятые, — страшно и выговорить, — часто жили по нескольку часов и даже по два дня в нестерпимых мучениях. Поэтому иудеи просили Пилата, чтобы раздробить им колени и снять тела. Действие это состояло в раздроблении коленей страдальцев тяжелым молотом, что однако же не прекращало их жизни. Иудеи вовсе не заботились, чтобы положить скорее конец, нанести смертельный удар. Пока существовала в страдальцах жизнь, стража не смела оставить места казни. Поэтому желание иудеев было тотчас же дозволено привести в исполнение. Воины раздробили колени у двух злодеев, но подошедши к Иисусу, нашли, что сильный крик Его был Его последним криком и что Он уже умер.

Поэтому они не раздробили Ему коленей и таким образом не заведомо соблюли символизм пасхального агнца, который был Его прообразованием и относительно которого существовало повеление, чтобы кость Его не сокрушалась [834] . Но так как были случаи, в которых люди, по-видимому, умершие, будучи сняты с креста, оживали, а воины отвечали жизнью за всякое неправильное действие, то один из них, чтобы быть уверенным в Его смерти, тупым концом копья пронзил Иисусу грудь между ребрами. Удар попал, вероятно, в сердце и «тотчас», говорит св. Иоанн, утвержда [835] , что свидетельство его истинно, как свидетельство очевидца и таким образом не допуская некоторых из современных заучившихся критиков до толкования, что весь этот рассказ выдумка, — тотчас истекла кровь и вода. Вследствие ли некоторых ненормальных, патологических условий, зависевших от множества страшных страданий, истекла эта вода, или это означало, что разорвана была сердечная оболочка и те, которые смотрели на тело, заметили, как капли водянистых частей (serum) соединились с кровью, во всяком случае, это удостоверение копьем вполне достаточно, чтобы опровергнуть еретические рассуждения, что Иисус только казался умершим, и как удостоверились воины, так должен удостовериться всякий сомневающийся, что Тот, который в третий день воскрес, был в действительности распят, умер, погребен и что дух Его переселился в невидимый мир.

Мала, слаба, безнадежна, презрением, уничижением и отчаянием убита была Христова церковь в день Его смерти. Она состояла из очень небольшого количества робких последователей, из которых отважнейший с клятвою отрекся от Господа, и наиболее любимый покинул и убежал в час печали. Уделом их была нищета, и всякого рода лишения без надежд впереди. Для них закрыта была синагога, у них отнято всякое оружие. На своем ли языке заговорят они, их выдаст тотчас смешанное наречие; заговорят ли на вообще принятом греческом, — он был в презрении у иудеев, как жалкий провинциальный говор.

Они были так слабы и так незначительны, что предсказание для них будущности даже самсой ничтожной галилейской секты показалось бы за пристрастие [836] . Каким же образом эти темные люди восторжествовали над страшным ослеплением чувственной мифологии, овладели царями и их войсками и учение их прошло из края в край всю вселенную?

Какая власть могла такое крайнее бессилие обратить в величайшую силу? На это существует один ответ: воскресение из мертвых, которое было причиной всех этих великих переворотов. Если мы сравним унизительную, по-видимому, катастрофу, которой окончилось земное дело Иисуса с Божественными прерогативами, которых Он требовал для Себя, не несмотря на страдание и стыд, но именно глядя на эти муки и унижение; то никогда не дойдем до возможности примирения причин с выводами, если не допустим настолько же верного, как и страсти Христовы, посредствующего обстоятельства, которое бы своею славою дало новый вид Его страданиям.