— Вы кого-то искали?

— Выпьем, — опять сказал он. — А потом я расскажу. Хотя вы, наверное, не поверите. За вас!

Шампанское было теплым и не щипало горло, но стало вдруг совсем легко, словно и не случилось ничего этой ночью, утром, не случилось ничего сейчас, а была ясная, безоблачная жизнь, в которой она, Нина, все знала.

— Странно, — сказала она, — когда вы подошли, я как раз думала о том, как вернусь сюда через год и буду пить с девочками шампанское.

— Зачем ждать год? Давайте их сюда. Они вас провожают?

— Нет, им сейчас некогда.

Потом они смотрели через прозрачную стену второго этажа на широкое заснеженное поле, за которым торчали кубики городских строений, еле видные в надвигающихся сумерках.

— Между прочим, это Ходынка. Та самая, знаменитая, где раздавили несколько тысяч человек.

— Да? — спросила Нина. — А за чем давились?

— За кружками и косынками, кажется. Было трехсотлетие дома Романовых.

— Вы историк?

— Нет, инженер. Просто думаю о том, что стоят представления человека о будущем. Даже его собственном, недалеком.

— И что они стоят?

— А вы тоже подумайте. Мог ли кто-нибудь из тех ходынцев представить, что пройдет всего шестьдесят лет — меньше одной человеческой жизни — и люди, одетые в синтетику, будут смотреть на это поле через стеклянные стены, дожидаясь самолета в Магадан? Или…

— Не надо «или», — сказала Нина, — я знаю, что вы сейчас скажете.

— …Но у вас еще четыре часа до регистрации, — говорил Гиви, прикуривая одну за другой две сигареты — одну для себя, вторую для Нины. Она, поколебавшись, взяла сигарету и вертела ее в пальцах, потому что никогда еще не курила. — Так?

Они сидели на лавочке перед многоэтажной гостиницей около аэровокзала, и Гиви уговаривал ее поселиться здесь хоть ненадолго, чтобы отдохнуть перед дальней дорогой.

— Но там и мест, наверное, нет.

— Конечно, нет. Но будут.

— Все у вас так просто. А скажите, есть для вас какие-нибудь непреодолимые препятствия?

— Философский вопрос, — Гиви глубоко затянулся и снова на короткий миг озарил скамейку и ближайшие окрестности своей обворожительной улыбкой. — Этим еще схоласты занимались: может ли господь бог создать камень, который сам не сможет поднять. Это к вопросу о всемогуществе. Не бога, а отдельного человека, которого вы имеете в виду. Есть, наверное. Но если все время думать об этих препятствиях, никогда ничего не добьешься. И беда наша не в том, что мы преуменьшаем трудности, а в том, что преувеличиваем их. И сидим на месте, ничего не делаем, потому что боимся этих трудностей.

— А вы не боитесь?

— И вы не боитесь. Поэтому и не сидите на месте.

— Я-то уж конечно, — сказала Нина, чуть раздосадованная тем, как ловко он перевел разговор. А с другой стороны, что она хотела? Уколоть его, намекнуть на бесцеремонность его предложения — поселить ее в гостиницу? Но ведь никто не заставляет ее принимать это и другие предложения, которые, вероятно, еще последуют. Никто не мешает ей встать и уйти, сесть около своих вещей, свести колени — не подходите ко мне, не говорите со мной, не смотрите на меня, а то укушу! Но ведь не встает, не уходит, а держит дымящуюся сигарету, побывавшую в губах у этого совершенно чужого мужчины, и не выбрасывает ее почему-то. Что-то ему все-таки надо от нее? Не мог же он, действительно, так ошибиться — принять ее за кого-то другого? Но она-то ему зачем?

— А вы здесь встречаете или провожаете? — спросила Нина. Они вернулись в аэровокзал и стояли у перил второго этажа, наблюдая за чуть слышной, шаркающей суетой внизу, у стоек регистрации. Нине отсюда и за вещами было удобно присматривать.

— И то и другое, — согласился Гиви. — Вот встретил вас и через несколько часов буду провожать.

— Я серьезно.

— И я серьезно. А может, вы сдадите этот билет и полетите в Тбилиси? Мне сейчас туда нельзя — я в командировке. Но позвоним по телефону — друзья встретят, отвезут вас к маме, она в деревне живет, одна, ей скучно, встретит вас, как родную. И живите у нее, а я буду приезжать.

— И многих вы уже так проводили?

— Ну зачем вы так?

— А вы — зачем?

— Разве не может один человек помочь другому — бескорыстно, без всяких расчетов на что-то?

— Не знаю, — Нина чувствовала, что ей надо прощаться и уходить-спокойно, без обиды и злости: до свидания, будьте здоровы, очень приятно было познакомиться, всего вам доброго. Но она продолжала стоять, словно ждала, что он опять позовет ее в Тбилиси, и его мама ее удочерит, и они вдвоем будут ждать его по пятницам.