Это сводило ее с ума.

Палач нетерпеливо постукивал рукояткой плети по ладони.

Лорд Гийом нахмурился и продолжал раскачиваться с пятки на носок. Толпа в ожидании перешептывалась.

Наконец заговорило сердце Лине.

Она подняла подбородок.

— Я умоляю вас, милорд, пощадить этого мужчину, потому что... потому что он не виновен в преступлении, которое вы ему приписываете. — Голос ее дрогнул. — Это моя вина.

Толпа крестьян дружно ахнула при этом признании. Лине ожидала слов своего дяди, как узник ожидает приговора. Лорд Гийом в растерянности смотрел на нее.

— Что ты говоришь? — наконец негромко спросил он.

— О милорд, простите меня, — она перевела дыхание. — Я не могу допустить, чтобы он был обвинен в том, что произошло. Это только моя вина.

— Получается, ты — не Лине де...

— Он — мой возлюбленный, — выпалила она.

— Нет! — прорычал цыган.

Толпа притихла. Лорд Гийом молча смотрел на нее, и на его лице читалась неприкрытая растерянность.

— Тебе нет необходимости защищать его, Лине, — сурово промолвил он. — Уверяю тебя, он полностью осознавал свое преступление, когда совершал его. Если ты расстроена из-за жажды крови, может быть, тебе лучше вернуться в замок.

— Нет! — выкрикнула она. — Я не оставлю его! — И добавила упавшим голосом: — Я не оставлю его снова. Я... — Она взглянула на цыгана, своего цыгана, привязанного к позорному столбу. — Я люблю его.

Шепот изумления пробежал по толпе, как ветер набегает на пшеничное поле.

— Итак, ты отрицаешь... что ты — леди Лине де Монфор? — рявкнул лорд Гийом. — Вместе с тем ты утверждаешь, что ты... любовница этого монаха?

У нее отнялся язык, когда она увидела холодное презрение на лице лорда Гийома. Но она только кивнула головой в знак согласия.

Лорд Гийом с очевидной неохотой дал знак палачу, чтобы тот отвязал цыгана от позорного столба. Потом он сунул ключ от кандалов узника в ладонь Лине.

— Тогда он твой, — прошептал он, крепко сжимая ее руку. Он порылся в кармане и вынул серебряную монету. — Мои слуги проводят тебя до гавани в Кале, на корабль, отплывающий в Англию. Монеты хватит тебе на проезд... домой. — Его усталые глаза покраснели, а подбородок задрожал, когда он заявил следующее: — Отныне ты считаешься изгнанной из этого поместья и всех земель, принадлежащих де Монфорам.

Вся тяжесть того, что она совершила, обрушилась на Лине подобно лавине. Слезы заструились по щекам, когда ее дядя повернулся к ней спиной и приготовился прижать самозванку к груди.

Она не могла смотреть на это. Зрители постепенно расходились; вполголоса выражая недовольство тем, что обошлось без кровопролития, и процессия направилась назад, к замку. Вскоре на вершине Холма Виселицы не осталось никого, кроме нее, цыгана, по-прежнему стоящего в кандалах, и полудюжины ворон, которые карканьем выражали свое недоумение отсутствием падали. Слезы у нее иссякли, и время от времени она всхлипывала. Сжимая в ладони ключ, она вытерла заплаканные глаза, медленно выпрямилась на подкашивающихся ногах, отдирая окровавленное белье от кровоточащих коленей, и повернулась лицом к мужчине, ради которого пожертвовала всем.

Благодарности, облегчения, обожания, на которые она рассчитывала, не было и в помине. Он смотрел на нее сверху вниз глазами серыми и невыразительными, как у чайки, и на губах его змеилась ухмылка, полная такого пренебрежения, что Лине отшатнулась. У нее возникло ощущение, что ее сердце вот-вот разорвется.

Дункан заставил себя смотреть поверх ее головы. Он не обращал внимания ни на кровавые пятна у нее на сорочке, ни на ее прекрасное тело, просвечивающееся под ней. Он заставлял себя думать только о ее обмане, ее предательстве, а не о цене, которую она заплатила.

Он не дурак. Скорее всего, она спасла его жизнь только потому, что боялась навлечь вечное проклятие на свою душу, если бы он умер. У этой женщины не было сердца. Он уже дважды обжегся об этот огонь искушения. Больше он не совершит подобной ошибки. Он не замечал ее глаз, ожесточил сердце к ее безмолвной мольбе и сказал себе, что ему безразлично, что с ней будет дальше.

Лине почувствовала, как проваливается в глубокую пропасть, где нет эмоций, нет надежды.

— Я освобожу вас, — обратилась она к нему тоненьким, срывающимся голосом.

Сердито взглянув на Лине, Дункан направился прочь, бросив через плечо:

— Я скорее соглашусь провести остаток своих дней в кандалах, чем быть обязанным вам своей свободой.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Простите меня, умоляю вас.

— За прощением обращайтесь к Господу. После того, что вы сделали, я был бы круглым дураком, если бы принял ваше извинение.

— Пожалуйста, не уходите! — взмолилась она.

Он остановился, но не обернулся и молчал. Она беспомощно смотрела на мускулистую спину, которую она ласкала только вчера ночью, черные кудри, которые она пропускала через свои пальцы. Отчаяние поглотило ее: Святой Боже, она потеряла и его. Окончательно пав духом, она обошла его и встала перед ним. Как же ей хотелось прижаться к его широкой груди, почувствовать себя в безопасности в его объятиях! Но она знала, что сегодня ей не найти у него утешения. Глаза Лине вновь наполнились слезами. Она взяла его за руку и вложила в нее ключ от кандалов.